Фарит Гареев
"Папа с нами больше не живет"
У мамы очень усталое лицо. Она смотрит, как я одеваюсь, но как будто не видит меня. У нее всегда такое лицо, когда она приходит за мной в садик после работы. И такие глаза.
Она сидит на самом краешке стула, боком к окну. Обычно мама сидит спиной к окну, потому что в окно вечером всегда светит яркое солнце. Но сегодня солнца нет, я утром проснулся, а на небе тучи. И весь день тучи. Наверное, потому что ей солнце не мешает, она села боком к окну. Сумочку она поставила на колени, коленки тесно сжаты, а ботиночки пятками вместе, носками врозь. Она всегда меня ругает, если я начинаю косолапить. И всегда учит, что бы я так не делал. Идешь по улице, а она вдруг говорит, - не косолапь, следи за собой. А иногда дразнит. Говорит - Мишка косолапый. Это она нарочно, чтобы я обиделся и не косолапил.
Руки она положила на сумочку. Пальцами теребит блестящую защелку. Открывает и закрывает. Открывает и закрывает. А сама смотрит и смотрит на меня. Но как будто не видит.
- Мне папа вона что купил! - Вовик толкает меня рукой в бок. За ним сегодня пришел папа, уже давно пришел, раньше, чем моя мама. Но Вовик еще даже свитер не надел. Он одевается сегодня медленно, все время разговаривает со мной. У него папа очень добрый. А когда приходит Вовика мама, он не разговаривает, одевается быстро.
Я смотрю на Вовика. Он мне показывает на ладошке какую-то маленькую черную штучку. Немного на колпачок от авторучки похоже.
- Подумаешь, - говорю я и смотрю на эту штучку. Тоже мне. Какая-то маленькая. Бесполезная. Лучше бы папа ему машинку купил. Или робота. Или еще что-нибудь, только полезное. Я уже отворачиваюсь, и вдруг мне в глаза что-то красное яркое бьет. Я зажмуриваюсь, но все равно глазам больно. Как будто я посмотрел на солнце. Я на солнце сколько раз смотрел, и всегда глазам было больно.
- Вовик! - это Вовика папа. Голос у него строгий, но такой, как будто понарошку. - Сейчас отберу!
Сразу же становится темно. Я открываю глаза и смотрю на Вовика ладошку. Штучка лежит на ней, и непонятно, откуда в ней берется красный свет. Если посмотреть хорошо, то я, конечно, найду, откуда у нее красный свет, но хорошо посмотреть я не могу, потому что перед глазами темная точка плавает.
- Еще раз так сделаешь, - отберу, - говорит Вовика папа. Вовик сопит и прячет штучку в карман.
- Покажи, - говорю я.
- Не-а.
- Ну, покажи...
Вовик смотрит на меня, думает. Потом достает штучку и жмет пальцем куда-то. Малиновый глазик вспыхивает на ее кончике. И все. И ничего такого.
- Ты вида-ал?! - говорит Вовик.
Я смотрю и думаю. Ничего такого нет. Только малиновый глазик. Маленький такой маленький. И совсем неяркий. А почему же было так больно? Вовик двигает штучкой и вдруг что-то красное мелькает на моих ногах. Мелькает и мелькает. Прямо на брюках. Ого!
- А теперь на стенку смотри, - говорит Вовик. Я смотрю туда, и вижу, - на стене маленькая красная точка. Она то встанет, то бегать начинает, когда Вовик двигает штучкой. Быстро-быстро. Мелькает.
- Ого! - говорю я.
- Это лазер, - говорит Вовик.
- Ла-азер?
- Лазер.
- Взаправдашний?
- Взаправдашний.
- Врешь ты все, - говорю я, - морковки просишь. Кто же тебе настоящий даст?
Вовик светит мне в глаза. Опять красное и яркое, и опять глазам больно. Наверное, он у него и взаправдашний, этот лазер.
- Вовик! - кричит Вовика папа. Голос у него сердитый. Снова становится темно, и я открываю глаза. Папа Вовика подходит к Вовику и отбирает у него лазер.
- Я тебе что сказал?
Вовик молчит, сопит.
- Людям в глаза светить - нельзя! Я не понимаю, - разве это так трудно запомнить? - Вовика папа крутит штучку в руках, нажимает и красная точка снова на стене. - Я тебе говорил?
- Говорил...
- Мы с тобой дома еще поговорим. На эту тему... И еще на кой-какие.
- А я маме все расскажу! - кричит Вовик. - Все-все!!!
- Ну?! - Вовика папа молчит, а потом вдруг спрашивает у меня: - Илюшка, как вы в садике называете тех, кто ябедничает?
- Ябеда-корябеда! - кричу я радостно. Он такой хороший, этот Вовика папа!
- Ты слышишь? - это Вовика папа.
- Слышу... - голос у Вовика дрожит.
- А вот реветь не обязательно, - говорит Вовика папа. - Потому что всех, кто плачет, называют...
- Рева-корова! - кричу я.
- Илья! - это мне мама говорит. Я вздрагиваю и смотрю на нее. А она - на меня. Строго. И молчит. Она всегда сначала молча смотрит, если сердится. Потом уже говорить начинает. Я опускаю глаза и беру со скамейки свитер, начинаю одеваться дальше.
- Держи, - Вовика папа отдает лазер Вовику. - Еще раз увижу, что в глаза светишь, - отберу. Насовсем!
Вовик сопит и быстро прячет лазер в карман.
- И одевайся быстрее! - Вовика папа уходит к окну и говорит моей маме: - Вы извините...
- Нет, это вы извините...
- Нет... - Вовика папа вдруг замолкает, смотрит на маму, а она - на него. И они вдруг начинают смеяться. Интересно, - чего они смеются? Ну, что в этом смешного?
Я думаю про это и одеваюсь. Быстро. И Вовик теперь тоже одевается быстрее. Но все равно я первым куртку и ботинки надеваю. Хотя он раньше начал одеваться.
- Ты видал? - говорит он.
- Ну и что?.. Подумаешь! - говорю я. - Если я скажу, мне папа сто тысяч таких купит!
- Врушка! - кричит Вовик. - Нет у тебя никакого папы!
- Нет, есть! Есть!!!
- А почему же тогда он за тобой никогда не приходит?
- Он... - говорю я. - Он в командировку уехал! В длительную!
- А вот и врешь ты все! - радостно кричит Вовик. - Ни в какой он не в командировке! Просто его нету! Это все знают!
- Вовик! - Вовика папа совсем не кричит, но голос у него нехороший. Не такой, когда он ругал Вовика за то, что он светил мне в глаза. Совсем другой. Не кричит, а страшно почему-то. - Это еще что такое?!
- А чего он врет?
Вовика папа краснеет, косится на мою маму, потом смотрит на Вовика.
- Я с тобой дома поговорю, - говорит он. - Одевайся быстрее.
Вовик смотрит на папу, шмыгает носом, но папа говорит ему:
- И попробуй только заплачь!
Вовик опять смотрит на него и быстро-быстро начинает одевать ботинки.
- Не надо так, - говорит мама. - Он же еще ребенок...
- Ничего, ничего, - говорит он. - Лучше сейчас кое-что ему внушить...
Они начинают разговаривать, тихо. Подслушать, что они говорят можно, но я не слушаю. Я думаю про папу. Когда мне говорят, что у меня папы нет, мне уже не так обидно, как было раньше. Вовик дурак, он ничего не знает. Папа у меня, конечно же, есть, у всех детей есть папы, только он с нами не живет. Он иногда приходит к нам домой, но очень редко. И я очень не люблю, когда он приходит. Потому что он всегда к нам с мамой домой приходит, когда пьяный. А когда он пьяный, то он дурак. Я раньше думал, что папа у меня всегда такой дурак, но мама мне сказала, что это только когда он пьяный. А когда он непьяный, он на самом деле другой. Вот мы его несколько раз на улице с мамой видели, он совсем другой был. Тихий и грустный. И с мамой говорил тихо. Мне всегда что-нибудь покупал. Мороженное или еще что-нибудь. А однажды мы его на улице тоже встретили, и он уже совсем другой был. Пьяный. Чуть маму не ударил. Кричал что-то. Если бы не один взрослый дяденька, то он точно маму бы ударил. Он уже поднял руку, и тут этот дяденька подошел. Они даже чуть не подрались по-всамоделишному. Мама говорит, что если бы не водка проклятая, то у меня был бы нормальный папа. Как у всех. Она всегда говорит, что водка проклятая. А почему - не говорит.
Но я папу все равно люблю. Мне его жалко. Но когда он приходит к нам домой, тогда я его не люблю. Мама его домой не пускает, она даже дверь ему не открывает. Он кричит, стучит в дверь, а она не открывает. Мы тогда вместе с ней уходим в спальную, и там сидим и слушаем, как он кричит и стучит в дверь. Это так неприятно, когда он приходит домой!
Я одеваюсь медленно. А Вовик уже давно надел ботинки, но почему-то сидит рядом. Я на него не смотрю, но все равно вижу, как он завязывает и развязывает шнурки на ботинках. И смотрит на своего папу, но так, что бы он ничего не заметил. Наверное, он нарочно шнурки развязывает и снова завязывает. Ждет, что бы мы все вместе пошли. Потому что при нас с мамой его ругать не будут.
- Смотри, - вдруг говорит Вовик и кладет мне в ладошку лазер. Лазер маленький и на кончике у него маленькая черная стекляшка. И как это я сразу ее не заметил?!
- Ты на кнопочку вон ту нажми! Вона! Видишь?!
Сбоку у лазера маленькая-маленькая кнопочка. Она тоже черненькая, как и весь лазер. Я потому и не заметил ее, что она маленькая и черненькая, почти как остальной лазер. Я нажимаю на кнопочку и смотрю на красное пятнышко на стене. Потом двигаю рукой, и пятнышко начинает бегать.
- А это настоящий лазер? - говорю я.
Вовик молчит, думает, а потом говорит:
- Нет, ненастоящий. Он только светить умеет. А если бы он настоящий был, как в мультике про роботов, тогда бы он убить мог.
- Точно, - говорю я и снова нажимаю на кнопочку. Жалко, что у мамы мало денег. А то бы я сказал, и она мне такой же купила.
- Эй, копуша! - говорит мама. Я смотрю на нее. - Ты еще долго копаться будешь?
Лицо у мамы теперь не усталое. Она улыбается и смотрит на меня. А мне почему-то кажется, что смотрит она не на меня, а на папу Вовика. Хотя она смотрит на меня.
- Сейчас, мама, - говорю я и еще чуть-чуть смотрю на маму. Когда у мамы хорошее настроение, она всегда называет меня разными смешными именами. А у нее сейчас хорошее настроение. У мамы всегда почему-то хорошее настроение, когда она с взрослыми дяденьками разговаривает.
- Давай, давай, копуша, - опять торопит мама и смеется. Только смех у нее какой-то невзаправдашний. Она совсем по-другому смеется, когда смеется со мной.
- И ты, сынок, тоже поторапливайся, - говорит Вовика папа и тоже смеется. Он тоже как-то странно смеется. Хотя я не знаю, как он на самом деле смеется, все равно он странно смеется.
Я отдаю Вовику лазер и беру ботинки. Они у меня старенькие, но зато удобные. Когда их одеваешь, то даже не чувствуешь, что на тебе ботинки. А вот у Вовика ботинки новые. На них еще даже складочек и морщинок таких нет, как на моих ботинках.
Я встаю со скамеечки, а потом Вовик встает. Мы подходим к моей маме и Вовика папе. Мама встает со стула, и начинает проверять, все ли я правильно одел. Она проверяет, а мне становится обидно. Как будто я маленький! Я осенью уже в школу пойду. а она меня проверяет! Мама берет меня за руку, и Вовика папа берет Вовика за руку. Из садика мы выходим все вместе.
Мы с Вовиком убегаем вперед, а мама с Вовика папой идут позади нас, неторопливо. Я гляжу на них. Они смеются все время и о чем-то тихо говорят.
- А покажи еще, - говорю я Вовику.
- Что? - говорит Вовик. Как будто не понимает!
- Лазер, конечно.
Вовик смотрит на меня и думает маленечко. Потом смотрит на своего папу, вздыхает, опять о чем-то думает и достает из кармана лазер. Я беру его, нажимаю на кнопочку, но оказывается, что на улице с лазером играть не интересно. Потому что на улице очень светло и пятнышко почти незаметное. Мне вдруг хочется посветить кому-нибудь в глаза, как посветил Вовик мне. Я помню, что это неприятно, но так хочется! Дяденька, который идет нам навстречу, вдруг моргает, трет глаза, потом начинает оглядываться. Это он ищет, откуда ему в глаза красный свет попал. Только он не найдет, потому что я уже спрятал лазер в карман, что бы он ничего не заметил. И еще мама, и Вовика папа.
Дяденька прошел мимо нас и теперь снова можно лазером светить.
- Здорово! - Вовик, конечно же, все заметил. - Дай и мне! Я тоже так хочу!
- Подожди, подожди, - говорю я и показываю. - Смотри!
Мы как раз мимо подвального окошечка проходим, и пятнышко случайно попало туда. И там, в темноте, оно опять яркое, очень яркое. Хотя мы стоим на улице. Интересно! Пятнышко гуляет там, в темноте, как у фонарика луч, только ничего не освещает. Все равно там ничего не видно, но пятнышко яркое, очень яркое.
- Дай и мне! Дай и мне! - кричит Вовик, и я отдаю ему лазер. Это же не мой лазер. Если бы это был мой лазер, я бы еще подумал, давать или не давать. А так... Вовик тоже начинает играть, пятнышко мечется туда-сюда, а рядом уже моя мама и Вовика папа.
- Ну, и что тут у нас? - спрашивает Вовика папа.
- Ничего, - говорю я. Как будто сами не видят!
Они присаживаются рядом, и тоже заглядывают в окошечко. И смеются. Как маленькие. Они нас совсем почему-то не торопят. А Вовик почему-то перестает светить и смотрит сначала на своего папу, а потом на мою маму. Он как-то странно на них смотрит и сопит. Он всегда сопит, если обижается. Вовик вдруг встает и быстро берет своего папу за руку, и становится так, как будто хочет защитить его от моей мамы. Смешной он такой, этот Вовик! Ну, что она может сделать его папе, моя мама? Она же такая маленькая! А Вовика папа, он вон какой большой! Здоровенный.
Моя мама и Вовика папа смотрят на него удивленно, потом смотрят друг на друга, и вдруг начинают смеяться. Вот интересно, чего они смеются? Чего они смешного такого нашли? Вовик даже чуть не плачет, вот так ему обидно. А я вдруг тоже начинаю смеяться. А Вовик начинает плакать. Реветь.
- Ну, все, все... - Вовика папа прижимает Вовика к себе. - Все. Ты же мужчина. А мужчинам плакать нельзя.
- Да... - плачет Вовик. - А чего вы... Чего... Чего вы смеетесь?
- Ну, и что, что смеемся? - говорит Вовика папа. - Разве нельзя смеяться?
- Вы надо мной смеетесь!
- Ну, все, все, не будем, - Вовика папа прижимает голову Вовика к груди, а сам в это время подмигивает моей маме. Хорошо, что Вовик этого не видит!
Потом мы идем дальше, и я вдруг думаю, что плохо, что скоро нам придется идти в разные стороны. Рядом с Вовика папой так хорошо! А главное, - мама рядом с ним такая веселая. Вовик уже успокоился, но иногда как будто вспоминает и начинает снова хныкать. Только никто на него внимания не обращает. Это нарочно, чтобы он не думал, что его будут успокаивать. Вообще, - смешно. Он уже большой, тоже осенью в школу пойдет, а все еще плачет. А чего плакать, если у тебя такой папа? Я немного думаю про Вовика папу. Он такой сильный! Даже под курткой видно, какие у него мускулы! Когда я вырасту, у меня тоже такие будут. И тогда я точно побью Игорька. Пока, когда мы с ним деремся, никто победить не может. Один раз я его чуть не победил, но это несчетно, потому что он тогда болел. А вот когда я вырасту, я его точно побью!
Мы выходим на улицу, где стоит школа, в которой я буду учиться. Это мне мама так сказала. Я забываю про все на свете и смотрю на Школу. Она совсем непохожа на садик. Садик у нас маленький, а школа, она, большая. Здоровенная. Целых четыре этажа. А во дворе стоят школьники, почти взрослые. Они в настоящих костюмах, как у взрослых. А вот маленьких школьников во дворе не видно. Но это не потому что, их из школы во двор не выпускают, а потому что они учатся в первую смену. То есть с утра и до обеда. Это мне тоже мама сказала. Когда мы проходим мимо школы, я всегда у нее что-нибудь про школу спрашиваю. И она мне все объясняет. Мама у меня все-все знает. Все взрослые про все на свете знают.
Сегодня мне Андрюшка Борисов, он тоже в нашу группу ходит, сказал, что в школе играть, как мы в садике играем, нельзя. Мне хочется спросить у мамы про то, почему в школе нельзя играть, как мы в садике играем, но я не спрашиваю, потому что рядом идет папа Вовика и Вовик. Лучше я дома у нее спрошу про это. Надо только хорошо запомнить, чтобы дома не забыть, и спросить у мамы.
Солнца сегодня нет, на небе целый день тучи. Но и дождика сегодня тоже нет. Хотя когда тучи, всегда идет дождь. А жалко, что солнца нет. Когда солнце - всегда радостно почему-то. Особенно зимой. Тогда постоянно на небе тучи, и когда солнце, становится очень, очень радостно... Но и сейчас, когда весна лучше всего, когда на небе солнце. Листочки на деревьях тогда такие яркие! Вовика папа вдруг говорит "подождите" и останавливается возле мороженого.
Тетенька в синем фартуке стоит возле большого стеклянного ящика и продает мороженое. За стеклом можно рассматривать все мороженные, какие она продает. Их много у нее, этих мороженных, разных. Есть в стаканчиках пластмассовых и с рисунком, а есть в вафельных стаканчиках. А еще есть в обертках, с разными рисунками. Но я почти не смотрю на этот ящик, а сразу отворачиваюсь. И у мамы не спрашиваю, что бы она купила мне мороженное. Как будто мне совсем не хочется мороженого. Как будто я совсем не люблю мороженое. На самом деле я мороженое очень люблю, наверное, больше всего на свете люблю. Но у мамы мало денег и поэтому лучше не спрашивать. А то она ругаться будет. На улице не будет, а потом дома будет. Я на мороженное не смотрю, зато вижу, как мама открывает сумочку... Неужели она хочет купить мороженое?!
Но тут я слышу, как Вовика папа говорит тетеньке - четыре. И она достает из ящика целых четыре мороженных! Они все такие одинаковые. В обертках. А на обертке - белый мишка с мороженым в руках. Неужели Вовика папа и мне мороженое купил? Они же вдвоем с Вовиком столько мороженого не смогут съесть.
- Держите, - говорит Вовика папа и всем раздает по мороженному. Вовику, моей маме, и мне. Одно оставляет себе.
- Ой, да что вы, что вы, Алеша?! - мама даже взмахивает руками.
- Нормально! - говорит Вовика папа. Везет им, этим взрослым! Когда хотят, тогда и могут мороженое покупать! Когда я стану большим, я себе каждый день буду покупать мороженное.
- Конечно, не стоит этого поросенка баловать, - говорит Вовика папа и кивает головой на Вовика, - но что делать?.. У нас с женой, знаете, такое распределение ролей: она злой следователь, а я - хороший... То есть - она кнут, а я пряник... Так и живем.
Мама смеется. Папа Вовика с моей мамой еще о чем-то говорят, но я уже не слушаю. Я сначала на Вовика смотрю. Он уже вовсю кушает мороженое. Счастливый!.. А я пока мороженое не трогаю. Я смотрю на маму, - что она скажет? Мама мне всегда запрещает кушать мороженое, когда холодно или прохладно. А сегодня солнца нет и прохладно. Но мама ничего не говорит. И я жду. А вдруг она заругается, если я начну есть мороженное? При Вовика папе она, наверное, не будет ругаться, она никогда меня при посторонних не ругает, а вдруг? Мне очень не нравится, когда мама меня ругает. Других еще ладно, но только не меня.
- А ты чего мороженое не кушаешь, Илюшка? - спрашивает Вовика папа.
- А? - говорю я. Я как будто засмотрелся на голубя. Голубь ходит совсем рядом, и мне как будто интересно на него смотреть. На самом деле, мне на него смотреть, конечно же, неинтересно. Как будто я голубей не видел! Их вона сколько кругом!
- Или ты не любишь мороженне? - говорит Вовика папа.
Я смущенно улыбаюсь и прячу лицо. Я всегда так делаю со взрослыми, если не знаю, что сказать. Или не хочу, что бы они меня дальше спрашивали. А они думают, что я взаправду такой стеснительный. А на самом деле, я только, чтобы они не приставали, так делаю. Взрослых на самом деле очень легко обмануть. Хотя они такие умные.
- Это он-то мороженное не любит?! - говорит мама. - Да он этого мороженного целый вагон может съесть!
- Ну?! - говорит Вовика папа и смотрит на меня. Я не вижу, конечно, что он на меня смотрит, я как будто смущаюсь и поэтому на него не смотрю, но почему-то знаю, что он смотрит на меня. Они с мамой смеются, а Вовик мне показывает язык. Я ему тоже язык показываю, а потом начинаю есть мороженное.
Оно еще твердое, и от него твердеет кончик языка. Когда я вот так трогаю в первый раз мороженое языком, мне всегда становится страшно. Это потому что зимой я взял и лизнул языком железную трубу в садике. И язык у меня приклеился к трубе. Сначала, когда я ее в первый раз лизнул, он чуть-чуть приклеился. И мне стало интересно. И я во второй раз лизнул. И тогда он по-настоящему приклеился. Все вокруг бегают, а я стою, не могу отклеиться. Так и стоял, пока воспитательница не подошла. Ой, как она кричала! Меня потом, конечно же, отклеили, но больно было! У меня кожа с языка на трубе так и осталась. Потом новая наросла, но я долго не мог кушать. Так больно было. И сейчас, когда я в первый раз трогаю мороженое языком, я всегда вспоминаю про трубу. Вот не хочу вспоминать, а вспоминаю! Хотя мороженое ведь совсем не труба.
- Ну, до свидания, Лена! - говорит Вовика папа моей маме, а потом мне. - Илюшка, до свидания!
Мы стоим на перекрестке. Мигает светофор. Вовик с папой сейчас пойдут вниз, к себе домой, а мы с мамой - вверх, тоже к себе домой. Вовика папа тянет мне свою ладонь, как большому. Я осторожно подаю ему свою ладошку. Какая большая и сильная ладонь у Вовика папы!
- Ого! - говорит Вовика папа и даже морщится, и трясет рукой, как будто я ему очень сильно ладонь пожал. - Мужик!
Это он нарочно говорит, конечно. Взрослые всегда с детьми нарочно говорят. Думают, что если мы маленькие, то ничего не понимаем. Вовик смотрит на меня, потом тоже дает мне ладошку. Я жму ее и говорю - пока. И он тоже говорит. Мама с Вовика папой еще раз прощаются и смотрят друг на друга как-то странно, а потом мы расходимся.
Мы идем с мамой уже вдвоем. Я ем мороженое, мама тоже. Лицо у нее снова усталое, грустное. И задумчивое. Как будто она о чем-то неприятном думает. Не понимаю, как можно думать о чем-то неприятном, когда кушаешь мороженое?
- Куртку не запачкай, Илюша, - говорит мама. - Ну, вот... Не успела сказать... Ты что, специально?
Она смотрит на мою курточку. И я тоже смотрю. Большая розовая капля медленно течет по рукаву. Я испуганно смотрю на маму, опускаю голову и быстро поднимаю руку, что бы капля остановилась. А она обратно течет. А я боюсь поднять голову на маму. Она ведь сейчас ругаться будет.
Но мама почему-то не ругается. Она садится рядом со мной на корточки, достает из сумочки платок и стирает каплю. И улыбается. Грустно улыбается.
- Эх, ты, замарашка, - говорит она и прячет платочек в сумку.
- Оно само капнуло, - говорю я. Сейчас так говорить можно. Сейчас мне даже покапризничать можно. У мамы настроение грустное, но не плохое. Она у меня ругается только когда у нее плохое настроение. А сейчас у мамы грустное настроение. Я же вижу.
- Ну, конечно, само... Выдумывай. Пошли, - говорит мама, берет меня за руку, и мы идем дальше.
У подъезда на скамейке сидят тетеньки из нашего подъезда. Они всегда на скамейке сидят и о чем-то говорят. Только зимой, когда холодно, не сидят. Мама здоровается с ними, и хочет пройти дальше, но тетя Катя со второго этажа говорит:
- Ленка! Твой опять приходил!
Тетя Катя не говорит, кто это - "твой", но я и так знаю, кто это. Это она моего папу так называет. Эти тетеньки про своих или чужих мужей всегда так говорят - "мой", "твой". Вот тетя Катя, например, всегда говорит так: "А мой-то вчера..." А потом уже говорит, что ее дядя Рустам вчера сделал.
- Приходил? - мама смотрит на тетю Катю. - Трезвый?
- Дождешься от него! - говорит тетя Катя. - Он когда-нибудь трезвым, вообще, бывает?
Мама молчит. Думает.
- А давно ушел? - говорит она.
- С полчаса уже.
Мама опять молчит, думает. Я гляжу на нее, и мне становится страшно. Я даже оглядываюсь вокруг и смотрю, нет ли где папы? Папы нигде не видно, и я опять смотрю на маму. А она все стоит и о чем-то думает. Потом хватает меня за руку, и мы заходим в подъезд.
Дома у нас тихо. Очень тихо. Даже слышно, как тикает будильник в спальной. С тех пор, как папа с нами не живет, у нас в доме всегда тихо. Даже если громко работает телевизор или магнитофон, и то тихо. Сигаретами дома тоже не пахнет. И вечером у нас никогда не бывает пьяных дяденек. Они всегда приходили вместе с папой, а потом пили водку на кухне. Это я помню. Я вообще-то не совсем все помню, когда папа у нас с мамой жил, но про дяденек я помню точно.
Я снимаю ботинки и ставлю их на место. У них свое место, рядом с мамиными ботинками. Вот смешно! - мама у меня большая, а ботиночки у нее чуть-чуть больше моих! Потом я снимаю куртку и даю маме, потому что я сам до вешалки дотянуться не могу. Но мама меня не замечает. Не замечает, что я протягиваю ей курточку. Она смотрит куда-то мимо меня, и что-то шепчет.
- Мама! - говорю я.
- Что?
- Куртка.
- Ага, - говорит мама, но вместо того, чтобы повесить мою куртку, мама вдруг наклоняется и обнимает меня. Крепко-крепко. Она опять что-то шепчет, но я все равно не слышу что. Только мягкие и теплые мамины губы щекотят мне ухо и щеку. Потом что-то мокрое и горячее ползет по щеке. Мама опять плачет. Она всегда плачет, когда приходит папа. Даже когда он стучит в дверь и кричит, а она не открывает. Стоит иногда возле двери, плачет, но не открывает.
И вдруг мама отталкивает меня и встает. Я смотрю на нее. Она теперь совсем другая. Глаза еще мокрые и блестят, но она уже не плачет. Нехорошие у нее теперь глаза. Строгие. Очень злые.
- Илюша, - говорит она, - иди переоденься.
Я отдаю маме куртку и ухожу в спальную. Там тихо-тихо переодеваюсь. Маме лучше ничего не говорить, когда она такая. Лучше сидеть тихо-тихо. Иначе попадет.
Я сажусь на стульчик возле своего столика и слушаю, как мама говорит по телефону. Мне не слышно, с кем она говорит, но я знаю, что это дядя Слава или дядя Игорь. Дядя Слава и дядя Игорь - это мамины братья. Когда приходит папа, она всегда им звонит. И всегда они приходят. Или дядя Слава. Или дядя Игорь. Или вместе.
Папу они очень не любят. Дядя Слава с ним даже подрался один раз. И папа потом долго-долго к нам не приходил. Я, правда, не видел, как они дрались, потому что они в коридоре были, это мне Витька сказал, он в нашем подъезде живет, он как раз домой шел и все видел. Дядя Слава с папой подрались, и он потом долго к нам не приходил, а потом снова стал приходить.
Я сижу и слушаю, что мама говорит по телефону. Хотя чего там слушать? Я и так все знаю, что она скажет. Она всегда одно и тоже говорит. Хоть дяде Славе, хоть дяде Игорю. Она говорит, что устала, что когда он оставит ее в покое, ведь уже два года прошло, а он все ходит и ходит, что это все ей надоело... Мама говорит и говорит про папу, называет его разными нехорошими словами, и я снова начинаю думать про папу.
Иногда я даже не верю, что это мой папа. Он странный какой-то, мой папа. Когда пьяный, очень плохой. А когда непьяный, тихий и даже как будто стесняется. Все время улыбается. Вот когда мы его на улице несколько раз встретили, это когда он был не пьяный, я даже захотел, что бы он вернулся к нам с мамой! Я даже хотел ему сказать тогда, что бы он приходил домой, а не жил где-то. Но когда он приходит к нам с мамой домой, и в тот раз, когда мы его на улице пьяным видели, я думаю, что лучше бы у меня был такой папа, как у Вовика.
Я даже иногда мечтаю, что мой папа это совсем не мой папа, а кого-то другого папа. А у меня тогда совсем другой папа. Такой, как у Вовика. Вот было бы здорово! А вот интересно, какой бы тогда был папа у Вовика, если бы его папа был моим папой? Может быть, такой же как мой папа? Мне даже становится обидно и неприятно, что у Вовика такой папа, как у меня. Мне-то что, - я сейчас пойду в зал и сяду на диван между моей мамой и Вовика папой, который совсем не Вовика папа, а мой папа. Они тогда засмеются, но я совсем не обижусь на них, хотя мне всегда обидно, когда надо мной смеются. Разве можно обижаться на такого хорошего папу, как у Вовика? По-моему, нельзя. Я обниму их обоих, и буду вместе с ними смотреть телевизор. А тогда Вовик куда пойдет?
Ух! Я прямо так размечтался, что Вовика папа это на само деле мой папа, что даже поверил в это! На самом-то деле это у Вовика такой хороший папа, и это ему везет, а не мне.
Я открываю глаза и смотрю на пол. Мне очень грустно. Это так говорят - грустно, и я знаю, что это такое, когда тебе грустно. Я ведь и взаправду поверил, что мама и Вовика папа, который на самом деле вовсе не Вовика папа, а мой папа, сидят сейчас в зале и смотрят телевизор. И я могу пойти туда, когда захочу, и сесть между ними. А теперь там никого уже нет. И я сижу в спальной, рядом с моим столиком, и смотрю на маму. Она уже кончила разговаривать по телефону и как раз зашла в спальную, и смотрит на меня как-то неприятно, как будто что-то ищет на моем лице. Она смотрит на меня долго, ничего не говорит, потом вдруг хмурится, и начинает переодеваться.
Мама еще не на все пуговицы застегнула халат, а в дверь уже позвонили. И мама вздрогнула, как будто ее ударили. Мама у меня всегда теперь вздрагивает, если в дверь кто-то позвонил. Вот и сейчас она вздрогнула, хотя это, может быть, и не папа совсем позвонил, а кто-нибудь другой. Может, кто-то из соседей. Или мамины подружки. Например, тетя Наташа. Я люблю, когда она приходит. Потому что она всегда не просто так приходит, а что-нибудь приносит с собой. Шоколадку или мороженое. Или еще чего-нибудь. А я знаю, почему она так делает. У нее своих детей нету, вот она меня и балует. Это мама так говорит, - ну, зачем ты его балуешь, когда тетя Наташа что-нибудь мне дает. А тетя Наташа всегда обещает, что баловать не будет, но в следующий раз все равно что-нибудь приносит.
Опять позвонили, на этот раз очень долго. Звонок трещит и трещит, и я теперь уже точно знаю, что это папа. Никто так больше не звонит, только папа. Он еще несколько раз позвонит, а потом начнет стучать в дверь кулаком. И ногами колотить. Это он всегда так делает, когда к нам приходит. Он ведь всегда к нам домой пьяным приходит. Никогда еще не пьяный не приходил. А когда он пьяный, он такой дурак! Хуже Игорька, с которым я в садике всегда дерусь.
Мама смотрит на меня, у нее очень злые глаза. И все-таки испуганные. Так, может быть, и не бывает, что бы сразу и злые, и испуганные, но у мамы именно такие глаза. Она застегивает халат до конца и садится на другой стульчик рядом со мной. Стульчик маленький, на него только маленькие могут садиться, но маме можно, потому что она сама маленькая. Если со спины, то можно даже подумать, что это не мама, а девочка.
На стене у нас висит большое-большое, до самого пола, зеркало и я вижу нас с мамой. Мы сидим, как будто две птички и нам холодно. Я зимой видел, как две птички сидели рядом друг с дружкой на ветке, и они точь-в-точь как мы с мамой были.
В дверь уже не звонят, а стучат. Руками и ногами. Это точно папа. И он очень пьяный. Если он просто звонит, значит, он немного пьяный. А если ногами, - значит очень. Когда он такой, тогда ему лучше дверь не открывать. Потому что он тогда такой дурак! Когда он немного пьяный, он, конечно, тоже дурак, но еще не такой. Он только ругается, и все. И еще плачет иногда. Мне даже жалко его становится, когда он плачет. А вот когда он сильно пьяный, то ему лучше вообще не открывать. Потому что он лезет на маму с кулаками. И даже на меня не смотрит. Лезет, и все. И хорошо, если рядом кто-то есть, и может за маму заступиться. Когда я стану большим и таким сильным, как Вовика папа, я за маму всегда буду заступаться, если папа будет к нам приходить такой, но сейчас я еще маленький, и поэтому надо, что бы кто-то другой за маму заступался.
Папа колотится в дверь, а еще громко обзывает маму разными нехорошими словами. Я уже знаю, что такое нехорошие слова. Даже говорить их могу. Один раз папа маму все обзывал и обзывал. Говорил, что она такая и сякая. И все говорил, что бы она пошла на одно слово. Я бы сказал, какое это слово, но не хочу. Потому что один раз в садике я обозвал таким словом Игорька, когда он меня стукнул, а меня воспитательница в угол поставила. И все спрашивала, кто меня этому слову научил. Правда, она Игорька тоже тогда в угол поставила. Но все равно было обидно. Я же его не стукнул, а только обозвал!
Мама вдруг берет меня и сажает к себе на коленки. И сильно-сильно прижимает к себе. Это только кажется, что моя мама маленькая и слабенькая. Когда надо, она у меня ого какая сильная! Она меня прижимает очень сильно, мне даже больно становится, но я терплю. Наверное, ей легче, когда она меня прижимает к себе, и поэтому я терплю, и ничего не говорю, что мне больно.
А папа за дверью уже вовсю ругается разными нехорошими словами, обзывает маму. И опять кричит, что бы она пошла на то слово, какое он любит всегда говорить. Если честно-пречестно, я не только Игорьку это слово говорил. Когда мне было четыре годика, я тогда на пальчиках показывал, сколько мне лет, когда меня взрослые спрашивали, он тоже так маме говорил. Говорил и говорил. Прямо целый вечер говорил. А потом я взял, и сам ему сказал, что бы он туда пошел. Он так удивился! И в тот вечер ничего уже маме не говорил. Он тогда из дома ушел и пришел только на следующий день.
Папа вдруг перестает стучать, и только ругается с кем-то, но уже тихо. Там еще один голос слышно, тоже мужской. Это дядя Слава. Я очень хорошо знаю его голос. Потому что у дяди Славы очень странный голос. Не как у всех. Очень громкий. Дядя Слава даже когда спокойно говорит, и то его издалека слышно. Его голос как будто расталкивает другие голоса, и поэтому его издалека слышно. Гудит.
Мама опускает меня с коленей, а сама идет в прихожую. Осторожно идет, почти на цыпочках, А я слышу, как в подъезде гремят перила. Они, наверное, опять дерутся. Это так нехорошо, что они дерутся. Мне папу жалко. Потому что дядя Слава сильнее его. Папа, он только ругаться умеет. А на самом деле он очень слабый. Его даже мама один раз толкнула, очень сильно, и он упал.
Голоса уже на улице. Я лезу на подоконник и смотрю вниз. И вижу папу и дядю Славу. Дядя Слава одной рукой взял папу за плечо, и что-то говорит ему. Что говорит, не слышно, но все равно голос у него гудит, как будто за окном шмель летает. Папа кивает головой, и дядя Слава отпускает его. И папа уходит. Он идет и сильно качается из стороны в сторону, и еще вперед и назад. И ноги он ставит так, как будто он босиком, а под ногами острые камушки, и поэтому он не может идти ровно. Хотя папа большой, он сейчас как будто маленький. Мне жалко его. Я смотрю, как он уходит, и чуть не плачу. Очень мне его жалко. Пусть даже он такой дурак, когда пьяный. Зато когда он непьяный, он же не такой. Я же видел!
Папы уже не видно, а в прихожей гудит дяди Славин голос. Я даже с подоконника не успел спрыгнуть, а он уже здесь. Хватает меня и бросает вверх.
- Здорово, Илюха! - кричит он, а сердце у меня сжимается и, когда я лечу вниз, мне кажется, что оно осталось там, наверху, где я только что был. Дядя Слава ловит меня, сердце падает на место, только сильно-сильно стучит. Я кричу, смеюсь, а перед глазами у меня все равно папа, похожий на маленького мальчика.
Дядя Слава ставит меня на пол, а сам присаживается на корточки, и смотрит мне в глаза. Он ничего не говорит, а только смотрит. Хотя он улыбается, глаза у него грустные и серьезные. Он еще немного смотрит на меня так, а потом глаза становятся добрые, но все-равно грустные.
- Опа! - говорит он и достает из кармана куртки "киндер-сюрприз". И отдает мне.
- Славка, - говорит мама, - ну, зачем это?
- Молчи, женщина! Имею полное право, любимому племяшу подарок сделать! - говорит дядя Слава, и треплет меня по голове рукой. Это они с мамой всегда так говорят, если дядя Слава что-нибудь приносит. Мама не только дяде Славе так говорит, но всем-всем, кто мне что-нибудь приносит. А зачем? Как будто я не вижу, что ей приятно. Наверное, это полагается так говорить. У взрослых много чего полагается. Даже запутаться можно, что полагается, а что не полагается.
- А что надо сказать, Илюша? - говорит мама.
Ой, я совсем забыл! Если тебе что-то подарили, надо говорить спасибо. Это тоже так полагается. Я говорю дяде Славе спасибо, а он опять треплет меня рукой по голове, и они с мамой уходят на кухню.
Я разглядываю "киндер" и думаю, что там внутри. И еще думаю, сломать яйцо прямо сейчас, или понести завтра в садик, и сломать его там, перед всеми, что бы мне позавидовали. Я еще немного думаю, как сделать, а потом кладу "киндер" на столик. Я потом про это подумаю, что мне с "киндером" делать. А пока я лучше послушаю, что говорят мама с дядей Славой.
- Проклятая водка, - говорит мама. Она говорит это спокойно, но голос у нее такой, как будто она кричит. Говорит тихо, но все равно как будто кричит.
- А причем здесь водка? - говорит дядя Слава. - Пить надо уметь, вот и все. Я же выпиваю, и ничего. Нет, Ленка, водка здесь не причем.
- Ну, конечно! - кричит мама.
- Стоп! - говорит дядя Слава. - Ругаться не будем. А то возьму, да отшлепаю. Не посмотрю, что такая большая выросла.
Они молчат, а потом смеются.
- Ладно, Ленка, - говорит дядя Слава. - Ты не расстраивайся особенно. Рассосется.
- Ну да, рассосется! - громко говорит мама. - Второй год уже рассасывается. И все никак рассосаться не может... Надоело!!! Он когда-нибудь меня оставит в покое?
Дядя Слава тяжело вздыхает.
- Ну... - говорит он и долго молчит. А потом говорит: - Не знаю, Ленка. Горбатого могила исправит. - И опять молчит.
Интересно, почему горбатого? Дядя Слава, конечно же, про моего папу так говорит - горбатого могила исправит. Только папа совсем не горбатый. Наверное, это говорится так. У взрослых много чего говорится. Говорится так, а означает совсем другое. Надо будет потом у мамы спросить, что это значит - горбатого могила исправит. Надо только не забыть.
- А вообще, Ленка, - говорит дядя Слава, - ты права, конечно. Это я сгоряча сболтнул.
- Ты про что?
- Да про водку. Вернее... Ну, больной он, больной! Его лечить надо! Да только где?!
Они опять молчат.
- Вот поверишь, нет, Ленка, - говорит дядя Слава, - а мне до сих пор его жалко. Ты же меня знаешь, - если что, за мной не заржавеет... А бить его я не могу. Слишком много было. Раньше. Не всегда же он таким был, в конце-то концов! Хотя, лучше было бы разок ему хорошенько морду начистить. Они только такой язык и понимают...
- Толку-то, - говорит мама, - бить его? Один раз уже было - и что?
Дядя Слава молчит, а потом говорит:
- Я на балкон пойду
- Зачем?
- Покурить, - говорит он.
- Кури здесь.
- А Илюшка?
- Ничего.
- Ладно, - говорит дядя Слава и встает со стула. Я знаю, что сейчас он подойдет к колонке и станет курить там. В колонку будет дым пускать. Он всегда так делает, когда у нас дома курит.
- Что делать с ним, я не знаю, - говорит дядя Слава. Он уже курит, я чувствую запах сигареты. - Хоть убей, Ленка, - не знаю!
- И я не знаю... Хоть в другой город уезжай из-за него... - говорит мама.
- Ну, ты скажешь тоже - в другой город! Из-за одного, - дядя Слава ругается, - и в другой город... Это, знаешь ли...
Они опять молчат. Только слышно, как дядя Слава вдыхает и выдыхает дым. Вот интересно, а почему взрослые курят? Что в этом интересного? И мама курит. Только никто про это не знает. Только я один. Да еще тетя Наташа. И еще тетя Света. Они с мамой вместе курят, когда соберутся у нас и сидят на кухне, говорят. Только они не так много курят, как дяденьки.
- Эх! - вдруг говорит дядя Слава. - Вот хоть на денек, - на один только денечек! - стать таким как Илюшка! Хоть на один! Ни проблем тебе никаких, ни... Только играй себе да играй!
Вот так дает! Ну, и дядя Слава! Я, наоборот, мечтаю поскорее большим стать, а он! Что же хорошего, когда ты маленький? Что?! Мне даже смеяться охота. Только я не смеюсь, а то еще подумают, что я подслушиваю. Я, конечно, подслушиваю, но только пусть они этого не знают.
Мама смеется.
- Чего смеемся? - говорит дядя Слава.
- Ой, чайник закипел! - кричит мама. Это она отвечать не хочет, поэтому она про чайник сказала. Мама иногда такая хитрая! Чайник уже давно закипел, я же слышал, только она ничего про это не говорила. А тут, когда дядя Слава спросил, так сразу чайник закипел!
Дядя Слава смеется и зовет меня пить чай. Только я сразу не отзываюсь. Еще подумают, что я подслушивал! Я чуть-чуть жду, как-будто играл, и сразу не услышал, а потом, когда дядя Слава зовет меня еще раз, иду в кухню.
Мама уже наливает чай. А на столе уже все расставлено. Варенье, масло, печеньки, хлеб. И когда мама успела? Они же только говорили с дядей Славой, я же слышал, а она успела достать из холодильника все что нужно, что бы чай пить. Мама у меня такая. Она все незаметно делает. Хоп - и уже готово! Даже заметить не успеешь.
Себе и мне мама наливает чай в маленькие чашечки, а дяде Славе в большущий бокал. У нас дома их целых два, хотя нам с мамой они не нужны. Мы-то с мамой из чашек чай пьем. Эти бокалы мама нарочно держит, если дядя Слава придет. Или дядя Игорь. Или еще дядя Сережа. На самом деле дядя Сережа мне никакой не дядя, но про всех взрослых надо говорить - дядя или тетя. Пускай они даже не родственники. А дядя Сережа, он нам никакой не родственник. Он - мамин знакомый. Они когда-то вместе в школе учились, мне мама говорила. А потом долго-долго не виделись. А потом, когда папа от нас ушел, они снова увиделись. И дядя Сережа зачем-то стал к нам приходить. Приходит и приходит. Только редко очень. Потому что мама его не любит. Нет, когда он приходит, они сидят на кухне, разговаривают, смеются, и всегда долго сидят, но мама с ним разговаривает, не так совсем как со мной или со своими подругами. Или вот с дядей Славой. Она говорит и улыбается дяде Сереже, но как будто совсем этого не хочет делать. Как будто кто-то заставляет ее делать это. Дядя Сережа, может быть, не замечает этого, но я же свою маму лучше всех знаю, что она любит, и что она не любит! А может, он все замечает, и поэтому нечасто к нам приходит. Придет - а потом долго не приходит. Мне Витька, который в нашем подъезде живет, сказал, что дядя Сережа хочет моим новым папой стать. Это ему его мама так сказала. Я даже хотел с Витькой тогда подраться, что бы он глупости не говорил. Разве могут быть у человека два папы? Нет, конечно. Я, конечно, мечтаю иногда, что у меня совсем другой папа, но это же мечтаю. На самом-то деле я понимаю, что у человека только один папа может быть. А с Витькой мы тогда не подрались. Только целый месяц пото не разговаривали. А потом снова подружились.
- Ну, что там у нас в "киндере"? - говорит дядя Слава. Это он мне говорит. Я сначала не понимаю, что он сказал, потому что задумался слишком сильно. И дядя Слава снова говорит мне, что там в "киндере".
- А я еще не сломал его, - говорю я.
- Ну, даешь! А чего так?
- В садик понесет. Похвалиться, - говорит мама. Предательница!
Дядя Слава смеется и треплет меня по голове. Он очень часто треплет меня по голове. Почему-то нравится ему так делать. Потом мы пьем чай и молчим. Долго никто ничего не говорит. Мама думает. Дядя Слава тоже о чем-то думает. Я тоже думаю. Как завтра принесу "киндер" и всем покажу. Главное, Вовику показать, чтобы он не задавался. "Киндер", конечно же, не лазер, но тоже ничего. Это раньше их много было, этих "киндеров. А теперь, когда они дорогие стали, их уже мало покупают.
- А, - вдруг говорит дядя Слава, - нечего об этом думать! Пускай лошадь думает, - у нее голова большая.
Мама смеется, потом молчит, потом говорит:
- Что дома? - Это она дяде Славе.
- Да... Нормально все, Ленка. Как всегда.
Как всегда - это значит, что у дяди Славы проблемы с тетей Людой. Тетя Люда, - это дяди Славы жена. А проблемы, - это когда взрослые хотят сказать, что что-то у них не так. А у дяди Славы дома что-то не так. Что у него дома не так, я не знаю. Да и что там может быть не так? Если придешь к ним в гости, вроде бы все хорошо. Тетя Люда всегда улыбается. И дядя Слава тоже. А потом говорит - как всегда. А что как всегда, этого я не знаю.
- Ну, что ей надо, что? - говорит мама. Громко говорит. - Вот чего ей не хватает. Ладно бы - пил, гулял...
- Ленка, стоп! - говорит дядя Слава. - Это мои проблемы. Сам разберусь. Бывает.
Мама вздыхает, но ничего не говорит. Когда дядя Слава говорит вот так, то лучше ему не возражать. Он тогда злиться начинает. А зачем это нужно, что бы он злился?
Потом мы еще немного пьем чай, а потом дядя Слава говорит, что ему пора, и уходит. И мы с мамой остаемся одни.
Мама на кухне начинает готовить ужин, а ухожу в зал. Там я включаю телевизор, но только по телевизору ничего интересного нет. Куда не переключишь, какие-то дяденьки и тетеньки все говорят и говорят, но это же скучно! Ни одного мультика! Все мультики только в субботу или в воскресенье показывают. А еще днем, когда мы в садике. Только в садике нам телевизор смотреть не разрешают, хотя он там есть. А вечером по телевизору все неинтересное показывают, смотреть нечего. Вот был бы у нас с мамой видик, тогда бы я целый вечер мультики смотрел. Мы один раз у кого-то брали видик и много-много кассет с мультиками. Я целую неделю потом каждый вечер мультики смотрел, пока мы видик обратно не отдали. И мама мне разрешала. Мы даже с ней не занимались тогда. А так мы почти каждый вечер занимаемся. Она меня писать и считать учит. Это что бы потом мне в школе легче было заниматься. А читать я уже умею. Вот только пишу и считаю еще плохо. Приплюсовывать только умею, а минусовать еще не слишком хорошо научился. А считать я до целых ста умею. Мне даже смешно сейчас, что когда-то я считать не умел. И если меня спрашивали, сколько мне лет, я на пальчиках показывал.
Хотя по телевизору ничего интересного нет, я телевизор не выключаю. Когда работает телевизор, мне кажется, что кто-то в комнате есть. И уже не так грустно. Когда один, всегда почему-то грустно. А телевизор работает, и кажется, что кто-то в комнате есть. Пусть он лучше работает. Я только смотрю, что бы в комнату мама незаметно не зашла. Тогда она заметит, что телевизор работает, а я его не смотрю. Мама очень не любит этого и сердится всегда, если телевизор работает, а никто его не смотрит. Ей не жалко, но за электричество платить надо. Нет, мама у меня совсем не жадная, только денег у нас мало.
Мне скучно. По телевизору ничего нет, играть мне тоже почему-то совсем не хочется. Можно, конечно, пойти в спальную и посмотреть, что там, в "киндере", но лучше я это в садике сделаю, перед Вовиком. Представляю, как он удивится! А я еще нарочно такое лицо сделаю, как будто мне каждый день "киндер" покупают. Что бы ему еще больше завидно было.
А потом я опять про папу начинаю думать. Я часто про папу думаю, когда делать нечего. Вот когда делать есть чего, про папу я почему-то не думаю. Зато когда один, и делать нечего, обязательно про папу думаю. Сначала скучно становится, потом грустно, а потом я про папу начинаю дкмать. Почему это так, я не знаю, но почему-то это так всегда.
Я папу очень плохо помню, когда он с нами жил. Потому что я тогда еще маленький был. Помню только, что всегда он пьяный приходил, и с ним еще дяденьки пьяные. Они еще с мамой всегда ругались. То есть не дяденьки, а папа с мамой. Хотя мама еще и с дяденьками ругалась. Но не сильно. А с папой они сильно ругались. Вот это я помню. Они иногда всю ночь ругались. Папа говорит, говорит, я засну, потом проснусь, а он все говорит и говорит. А мама редко, редко ему говорит. А один раз он говорил, говорил и вдруг маму ногами бить начал. А я встал, взял маму за руку, и увел ее в зал. И сказал, что мы тут спать будем теперь. И что пускай он там один спит. И сам с собой ругается. И потом мы долго с мамой спали в зале. Прямо вот на этом диване. Это я хорошо помню. Очень-очень хорошо! И до сих пор, как вспомню, так нехорошо становиться. Как-будто это только что было.
Я прямо так сильно задумался, что даже не заметил, как мама зашла в комнату. Только она почему-то не ругается, хотя заметила, что телевизор работает, а я его не смотрю. Она даже не выключила его, а только сказала, что надо идти ужинать. Наверное, мы сегодня не будем заниматься, если так. После ужина мы никогда не занимаемся. Поужинаем, а потом посмотрим вместе телевизор, пока "Спокойной ночи, малыши" не кончатся, и идем спать.
На кухне, когда мы ужинаем, мы с мамой не разговариваем. Когда кушаешь, разговаривать нельзя. И мама так говорит, и в садике нам тоже так говорят. Мы сидим с мамой, кушаем, а дома тихо-тихо. Только слышно, как телевизор работает.
А потом мы идем в зал, и садимся на диван, и смотрим телевизор. Мама прижала меня к себе, и я тоже к ней прижался. Я чуть-чуть думаю про то, что как было бы хорошо, если рядом был папа, но только чуть-чуть. Потому что когда рядом мама, мне никого больше не нужно. И ни про кого думать не хочется. Только жалко, что по телевизору неинтересное, а то бы я совсем про папу забыл. А так я все равно чуть-чуть помню про него. Только когда "Спокойной ночи, малыши" начинается, забываю. Особенно когда мультик начинается про кота Леопольда.
Хрюша и Степашка желают мне спокойной ночи, и "Спокойной ночи, малыши" кончается. Начинается реклама и уже неинтересно, потому что я это все сто тысяч раз видел. Если не больше.
Мы молчим. Мама смотрит телевизор, но на самом деле она задумалась. Если бы она смотрела телевизор, тогда бы она заметила, что "Спокойной ночи, малыши" уже кончилось, и уже началась программа "Время". Когда начинается программа "Время", мы всегда выключаем телевизор, и ложимся спать. Если только у нас никого из гостей дома нет. Если гости дома, тогда мама долго не ложится спать. Меня укладывает, а сама еще с ними долго сидит. Только у нас редко гости дома бывают. Если только мамины подруги. А так - редко.
- Мама, а папа, он всегда таким был? - говорю я.
Мама молчит, смотрит на меня, потом говорит:
- Каким?
- Ну... Вот таким. - Мне почему-то трудно сказать про папу, какой он сейчас. Я повторяю: - Вот таким.
- Нет, - говорит мама, но на меня не смотрит, как будто стесняется, - таким он не всегда был.
- А каким он был?
- Нормальным, - говорит мама и опять на меня не смотрит.
- Как дядя Слава?
Мама молчит.
- Даже лучше, - говорит она потом. И смотрит на меня, но опять как-то странно.
- А почему он сейчас такой? - говорю я.
- Почему, почему... - говорит мама. - Вот ведь почемучка. Вырастешь - узнаешь почему.
Мама всегда так говорит, когда не может мне сказать. Или не хочет. Они все, взрослые, так говорят.
- Это потому что он водку пьет? - говорю я.
- Вот вырастешь - и все узнаешь, - опять говорит мама и вдруг испуганно смотрит на меня. Как будто я упал и сильно коленку разбил. Она на меня точно так же смотрела, когда я коленку разбил зимой во дворе. Смотрит она на меня долго, потом встряхивает головой, так, что взлетают и снова падают волосы, и улыбается.
- Все, - говорит она, - пошли спать, Илья. Нам завтра вставать рано.
Я киваю головой, мама выключает телевизор, и мы идем в спальную. Пока мама готовит кровать, я медленно раздеваюсь. У нас с мамой кровать очень большая. На ней даже втроем спать можно. Раньше на ней спали мама с папой, а у меня была своя маленькая кроватка, но иногда я все равно ночью к ним ложился. Вставал и к ним ложился. С одной стороны мама, а другой - папа. Так хорошо было! Это я помню. Особенно когда папа непьяный был. А когда папа от нас ушел, мою кроватку убрали, и мы тогда с мамой стали спать вместе в этой кровати.
Мама уже постелила постель, а я уже разделся, но в кровать я сразу не ложусь. Я совсем забыл про "киндер". Он лежит на моем столике, где я его забыл, а его надо положить в холодильник, а то он еще возьмет и растает. У меня один "киндер" растаял, когда я его на подоконнике в кухне забыл. Это, конечно, ничего, потому что в "киндере" мало шоколада, и это не самое главное, а самое главное, что внутри спрятано, но все равно мне тогда было очень обидно... А вот посмотрим, какое завтра лицо у Вовика будет, когда я ему "киндер" покажу! И когда я ему скажу, что его мне папа купил, а не кто-нибудь другой. Пусть это неправда, и говорить неправду нехорошо, но я все равно так скажу. Он все равно не узнает, кто мне на самом деле "киндер" купил, зато будет знать, как задаваться, что у него такой папа.
Я кладу "киндер" в холодильник, и снова прихожу в спальную. Мама сидит перед зеркалом и мажется на ночь кремом. Она всегда так делает, а зачем, я не знаю. А когда говоришь, зачем, она только смеется и ничего не говорит. Или говорит - вот почемучка.
- Ложись, Илья, - говорит мама, - ложись.
И я ложусь.
Под одеялом - холодно-о! Ух, как холодно! Но я нарочно забираюсь под одеяло с головой, что бы надышать и согреть постель. Это чтобы когда мама легла, ей было тепло. Я всегда так делаю, что бы маме тепло было. Мы ведь с мамой всегда вместе спим. Хотя я уже большой мальчик и скоро в школу пойду, я совсем не стесняюсь, что я с мамой сплю. Только я никому из мальчишек про это не говорю. А то смеяться будут.
*****
