Фарит Гареев
"Карлсон"
Не сомневаюсь, что при первой же встрече с ним вас поразит то, что в свое время поразило меня. А поразило меня вот что. Поразило меня странное, жуткое и почти что нереальное ощущение того, что этот человек даже при ходьбе стиснут со всех четырех сторон незримыми стенами. Словно бы перед тем, как выйти из дому, кроме обычной одежды он натянул на себя невидимый узкий ящик и, не смотря на все неудобство, передвигается по улицам в нем. Как, скажем, это делает улитка... Но нет, нет! - сравнение с улиткой, все-таки, несколько неудачное. Потому что улитка, в отличии от него, хотя бы часть своего тела и голову при движении из своего домика-ракушки выставляет. А Карлсон... Карлсон даже при ходьбе полностью спрятан в свой невидимый чужому глазу ящик. Причем, иной раз, когда видишь его на улице, как-то удивительно становится, - а каким же, собственно, образом, он умудряется при этом передвигаться? Вот он идет по улице, ноги, вроде бы, делают свое привычное дело, но... Как это происходит? Загадка...
Внешность Карлсона самая что ни наесть непримечательная. Черные, косо зачесанные волосы, будто маслом смазанные. Басурманские, полумесяцем, густые усы. Крупная голова на короткой толстой шее... Словом, ничего особенного. Но глаза... Глаза! Черные, блестящие, малоподвижные, они настолько отличаются от его облика, что и сами по себе заслуживают отдельного описания. А уж взгляд Карлсона - это и вовсе нечто фантастическое!
Даже если Карлсон смотрит на вас прямо, почему-то кажется, что глядит он исподлобья, подозрительно и в то же время с каким-то подвохом. Как только вы заметите на себе этот его взгляд, как тут же, не сомневаюсь, вам почудится ехидная ухмылочка под его густыми усами. Из тех самых, какими люди обычно предваряют какое-либо ироничное замечание.
И вот, - видите вы на себе этот взгляд, чудится вам под этими басурманскими усами ехидная ухмылочка, и ничего с самим собой поделать вы не можете. Помимо воли вы начинаете искать причину этого взгляда. Незаметно оглядываете себя, например. А вдруг какой непорядок с одеждой? Брюки, скажем, в шагу разошлись. Или ширинка... того... Ну, вы сами понимаете. Или же случайно задели вы рукавом побелку на стене... Но спустя несколько секунд выясняется, что с одеждой у вас все, вроде бы, в порядке.
Тогда вы быстро прокручиваете в памяти все свои последние фразы. С тем, что бы выяснить, а не ляпнули вы, сами того не заметив, какую-либо глупость? Но нет, нет, - и с этим как будто бы все в порядке!.. Тогда что же, что, недоумеваете вы, что могло вызвать этот взгляд? Ведь все, вроде бы, нормально... А главное - молчит. Смотрит на вас с неприкрытой ехидцей - и молчит. Какого черта?!
Тогда вы прибегаете к небольшой хитрости. Как бы невзначай вы спрашиваете Карлсона о чем-либо вполне безобидном. Например, интересуетесь его делами (которые вам, если честно, совсем неинтересны). Или еще чем-либо. Вызываете, одни словом, на разговор. С тем, что бы в процессе его незаметно выяснить причину этого взгляда. И вот тут-то и происходит нечто совсем уже странное. Стоит только Карлсону открыть рот, как вы уже дивитесь: а как, каким образом, все это могло прийти вам в голову?! Ну, не может обладатель подобного голоса владеть всеми теми качествами, которыми вы наградили его, едва только заметив на себе этот ехидный взгляд.
Голос-то у Карлсона - неуверенный, жалобный, плаксивый. Слышишь этот голос, и не важно уже вам, - умно или глупо Карлсон говорит. Если честно, с такой интонацией в голосе что ни произнеси, - все глупостью покажется. Ведь он, Карлсон, проговаривая слова, словно бы извиняется за то, что, вообще, рот открыть посмел! Вы уже хмуритесь и улыбаетесь одновременно, недоумевая... И тут же снова видите на себе этот его взглядец. Давешний.
В общем, круг замыкается. Глаза Карлсона смотрят на вас с прежним выражением. Два спокойных глаза снайпера в узкой амбразуре. Под усами вам опять чудится ехидная ухмылка... Хотя и нет ее, скорее всего. Это вы уже понимаете. То есть, вы уже прекрасно понимаете, что все ваши переживания, - всего лишь игра вашего воображения. Но и поделать с собою вы, тем не менее, ничего не можете...
И вот весь он, Карлсон, состоит из таких контрастов. Облик не сходится со взглядом. Взгляд - с голосом... Не человек, словом, а сплошная загадка.
******
"Счастье - это когда утром с радостью идешь на работу, а вечером с той же радостью возвращаешься домой". Такую нехитрую и, если разобраться, в общем и целом верную формулу человеческого счастья вывел Карлсон лет в семнадцать, когда вел юношеский дневник. Это, надо полагать, расшифровывается следующим образом: любимая работа плюс любимая женщина. И если я прав в своем предположении, то не так уж и глуп Карлсон, каким он кажется, когда слышишь его голос. Нет, при желании, конечно же, можно добавить к этой его формуле еще несколько положений, но, как ни крути, основные составляющие простого человеческого счастья он ухватил верно. Не в деньгах же, в конце-то концов, и даже не в их количестве заключается человеческое счастье?! Простое человеческое счастье... Купить, говорят, можно все. Но все ли?
Реализовать на практике свою формулу, - с такой установкой Карлсон вошел во взрослую жизнь. И все бы ничего, но Карлсон изначально совершил одну только единственную и, увы, главную ошибку. Он почему-то решил, что главенство в этой формуле принадлежит первой составной. Тогда как они, эти составные, связаны между собой неразрывно. Во всяком случае, говорить о главенстве первой или второй части формулы Карлсона глупо. Как их не переставляй местами, эти части, результат получится один и тот же. Это как в той, со школьной скамьи известной математической формуле, - от перестановки слагаемых сумма не меняется. С поправкой на то, что в жизни ни тем, ни другим слагаемым пренебрегать не стоит. То, что хорошо в теории, - как ни переставляй, а результат неизменен, - на практике выглядит несколько иначе.
Но как бы там ни было, Карлсон решил, что первым делом ему надо стать успешным человеком. Для чего следует получить высшее образование. Школу Карлсон окончил еще в советское время, и потому немудренно, что в его представлении любимое дело было неразрывно связано с дипломом о высшем образовании. И с полученной с его помощью выгодной должностью. Заняв которую, при известном усердии можно будет через некоторое время достичь определенного положения в обществе. После чего вторая часть его формулы (красивая, длинноногая) приложится к первой как нечто само собой разумеющееся. То есть, буквально, - как только реализует он, Карлсон, первую часть своей программы, в его жизни незамедлительно появится та, которая станет живым вооплощением второй части его нехитрой формулы человеческого счастья.
Впрочем, в том, что Карлсон пришел к такому выводу, я думаю, нет ничего удивительного. Красивые, длинноногие (а именно подобные почему-то казались Карлсону воплощением его мечты) выбирали именно таких, успешных. Он это видел. Как видел и то, что остальным доставался товар поплоше. Случались, конечно, исключения, не без того. Но они только подтверждали общую тенденцию. Стало быть, что бы стать обладателем вот такой, красивой, длинноногой, надо было реализовать первую часть своей программы. За что и взялся Карлсон, на время позабыв о второй составной своей формулы.
Четыре года подряд после окончания школы Карлсон штурмовал один и тот же институт. Насколько я знаю, - медицинский. К медицине он с детства чувствовал влечение. И даже больше того, - видел в этом свое призвание. Во всяком случае, нравилось ему это дело, как минимум. Но тут-то и поджидала Карлсона первая неудача. В чем, несомненно, повинен был его голос.
В то время Карлсон еще не носил на себе тот метафизический ящик, с описания которого я начал этот рассказ. Случалось, конечно, изредка, что Карлсон влезал в него, но это была всего лишь реакция на мелкие неудачи, не более. Да и с голосом, с интонацией, все у него было в порядке. Вернее - почти.
Дело в том, что при определенном волнении Карлсон начинал заикаться. Самое интересное в том, что не был он заикой от природы. Заикание его было следствием одного несчастного случая, произошедшего с ним в раннем детстве. А в обычном состоянии Карлсон почти не заикался. То есть, не почти, а вообще. Но надо непременно сказать, что от природы Карлсон был человеком мнительным. Пожалуй, даже чересчур мнительным. Стоило только его собеседнику хотя бы интонацию ненароком изменить, как Карлсону уже чудилось невесть что. И тогда он терялся, начинал искать причину, чаще всего мнимую, этого изменения... И, сам того не желая, начинал заикаться.
Экзаменаторы в большинстве своем люди усталые, невнимательные. И не сказать, что бы от природы они были людьми злыми, или что-то там еще. Просто нет экзаменаторам никакого дела до психологических проблем абитуриентов. Слишком уж пресыщены они разнообразием характеров и лиц садящихся перед ними молодых людей, что бы тратить время и внимание на одного из них.
Все это я говорю к тому, что стоило только очередному экзаменатору невзначай улыбнуться или, не дай Бог, как-то не так взглянуть на Карлсона, как тот моментально терялся и начинал заикаться. Хотя сдаваемый предмет Карлсон всегда знал назубок. Что подтверждалось двумя, а то и тремя исписанными его убористым почерком черновиками.
Но экзаменатор на эти черновики внимания не обращал. Экзаменатор глядел на Карлсона. Слыша это заикание и видя испуганное выражение на лице сидящего перед ним абитуриента, экзаменатор невольно улыбался. Кстати, я даже могу предположить, что вовсе не смущение Карлсона было причиной этой улыбки. Кто знает? Вполне вероятно, экзаменатор улыбался только потому, что в этот самый момент вспомнилось ему нечто такое, что к Карлсону никакого отношения не имело. Например, - вчерашняя проделка собственного сынишки, семилетнего, скажем, бутуза... Или же, допустим... Да мало ли?! В общем, это не важно. Важно то, что Карлсон при виде этой улыбки на лице экзаменатора, чем бы она ни была вызвана, терялся все больше и больше. Усугубляя тем самым свое и без того нелегкое положение. К заиканию прибавлялись длинные паузы. Карлсон начинал мямлить, мычать... Экзаменатор вздыхал, рука его тянулась к экзаменационному листу. С тем, что бы вывести там неудовлетворительную оценку. Карлсон обречено умолкал...
Только в первый раз Карлсону удалось сдать все экзамены. Чего для поступления в институт, к сожалению, не хватило. В последующем его останавливали на первом или втором предмете. Чаще - на первом.
Карлсон, конечно же, понимал, в чем его беда. И к чести его надо сказать, что приложил он массу усилий, что бы избавиться от своего комплекса. Чего только Карлсон не перепробовал, что бы изжить свой изъян! К каким только методам не прибегал! Самым экзотичным из которых был такой.
В какой-то газете (ох, уж эти мне газеты!) Карлсон вычитал, что французские полицейские, - "ажаны" по-тамошнему, - особенным способом тренируют по строгости своей почти нечеловеческий взгляд. Одной только силой которого можно остановить человека, не прибегая к более жестким мерам воздействия.
Делают это они так. Встанут перед зеркалом и часами глядят себе в глаза, представляя вместо своего лица физиономию преступника. Ну, или мелкого правонарушителя. И не просто так глядят, - а сурово, как и должно смотреть на злоумышленника. Это, вроде бы, даже входит в перечень необходимых тренировок французских полицейских, наряду со стрельбой из оружия и рукопашным боем, вождением автомобиля и умением оказать первую медицинскую помощь пострадавшему.
Дело это, - тренировка взгляда, - при всей кажущейся его смехотворности, думается, все-таки небесполезное. Действительно, весьма часто и очень многое зависит от того, сумел ли ты взглянуть в глаза своему противнику или нет. И не просто так взглянуть, - а с надлежащей силой. А уже от этого зависит, сумеешь ли ты навязать сопернику свою волю. Даже если у тебя ее нет... (Вот в этом отношении и хорош, видимо, наработанный долгими тренировками строгий взгляд. Нет у тебя крепкой воли, - зато есть суровый взгляд. Который эту самую волю предполагает... Во всяком случае, Карлсон пришел к такому выводу).
Копируя французских полицейских, Карлсон простаивал перед зеркалом часами. В то время, конечно, когда дома никого не было. Глядя в зеркало, Карлсон видел лица ненавистных ему экзаменаторов. Вернее, не лица, а лицо одного из них, особенно ненавистного Карлсону. Этот экзаменатор, сорокалетний ехидный человечек с лицом лысеющего младенца и мышиными глазками-бусинками запомнился ему навсегда. В нем, в ненавистном лице этого экзаменатора, как бы соединились воедино лица всех остальных экзаменаторов, тоже ненавистных. Именно в этом экзаменаторе Карлсон видел источник всех своих бед. Именно его он ненавидел больше остальных. Но больше, все-таки, Карлсон ненавидел взгляд этого экзаменатора, - ироничный, насмешливый, ехидный.
Результатом этого стало то, что Карлсон приобрел все те характерные черты, о которых я говорил в самом начале моего рассказа. Это довольно трудно объяснить, но я попробую.
Произошло же вот что. Взгляд Карлсона в результате этих тренировок превратился в точную копию взгляда того самого экзаменатора. Тогда как голос Карлсона, наоборот, стал плаксивым, жалобным, неуверенным. Ежедневно видя перед собой глаза того экзаменатора (хотя на самом деле это были его собственные глаза), Карлсон невольно терялся точно так же, как это случалось с ним на экзаменах. Я забыл упомянуть, что методику французских ажанов Карлсон несколько усложнил. Кроме того, что он смотрел в свои собственные глаза, он еще и отвечал самому себе на самим же собой заданные вопросы. Но если с взглядом все было в порядке, то с ответами - не вполне. Тренировки не прошли даром; взгляд Карлсона постепенно приобрел все те характерные черты, что были присущи взгляду ненавистного ему экзаменатора. Вымолвить что-либо путное под этим взглядом, - как это ни парадоксально, своим собственным взглядом! - Карлсон просто не мог. Он терялся, точно так же, как это было с ним на настоящих экзаменах...
На пятый год Карлсон смирился. Он понял, что ничего со своей бедой поделать не может. Слишком уж глубоко все это зашло. Да и времена, надо сказать, наступили другие. А вместе с ними практически в одночасье поменялись нравы. Великая страна стараниями трех подонков, устроивших совместную попойку в Беловежской пуще, разлетелась на свои составные. Вместо единого дотоле государства на карте возникло пятнадцать новых и еще несколько под вопросом. В той стране, куда эмигрировал Карлсон, никуда при этом не переезжая, критериями успешности человека считались совсем другие качества, нежели на прежней его Родине. Успешными людьми-человеками теперь считались бритоголовые молодцы в кожаных куртках. Или в кашемировых мундирах.
Таких Карлсон встречал на каждом шагу. Он видел, как павлиньими хвостами они топырят пальцы. Он слышал соответствующий лексикон. И еще он видел, что окружающие посматривают на этих молодцов со страхом и в то же время с восхищением. И чего во взглядах окружающих больше, - страха или восхищения, - неизвестно.
Но таким Карлсон быть не хотел. А если бы и захотел, - то, в силу своего характера, просто не смог.
В общем, с мечтой об успешности было покончено. Но те тренировки, о которых я говорил, даром для Карлсона все-таки не прошли. Взгляд, наработанный часами длительных тренировок, взгляд ехидный, ироничный, насмешливый, остался. Навсегда. Как остается он у тех же французких полицейских, даже когда они выйдут на пенсию.
А кроме того, остался голос, - жалобный, неуверенный, почти плаксивый.
Правда, не все еще, вроде бы, было потеряно. Ведь у Карлсона оставалась еще вторая часть его формулы. То есть, он еще мог бы попытаться найти любимую женщину. Ну или, хотя бы, ту, которую считал бы таковой... А затем, возможно, - кто знает? - и появилась бы первая составная его формулы. Ведь до Карлсона наконец-то дошло, что любимая работа никаким образом не связано с высшим образованием. И уж тем более - с материальными девидентами и социальным статусом. Это может совпасть, но и только. Можно работать простым дворником и в то же время быть вполне счастливым человеком. Но...
Вот здесь-то и проявилась та ошибка, допущенная Карлсоном в самом начале жизненного пути. Он слишком поздно понял, что его понимание второй составной формулы в корне не верно. Что дело вовсе не в красоте и прочих когда-то придуманных атрибутах. А в чем-то большем. В том, что люди называют любовью. А эту любовь Карлсон к двадцати пяти нашел и потерял. То есть, не то что бы потерял, а просто прошел мимо.
Это была соседка Карлсона. То есть, не буквально, по лестничной площадке, - жила она в соседнем подъезде, - но тем не менее. Карлсону она нравилась еще со школьных времен. Нравилась - так это называл сам Карлсон. Хотя на самом деле это была настоящая любовь. Причем, - небезответная. Лене, соседке, Карлсон тоже нравился (воспользуемся словом из его целомудренного лексикона). Но, занятый реализацией первой части своей формулы, Карлсон решил оставить это дело на потом. К тому же, - об этом надо упомянуть непременно, - просто до обидного нелепым казалось ему, что вторая часть его формулы может быть реализована вот так легко. Ведь он, Карлсон, изначально зарядил себя на длительную и упорную борьбу за собственное счастье. "Счастье, - глубокомысленно записал он в том самом юношеском дневнике, - никогда не дается легко. Оно есть результат долгой и упорной борьбы".
Короче говоря, в семнадцатилетнем возрасте Карлсон рассудил так: Лена подождет. Потому что в первую очередь необходимо реализовать первую часть программы. А уже затем приступить к реализации второй ее части. Вот только Лена ждать не стала. Вернее, какое-то, и немалое, время она ждала... А потом поступила так, как поступила бы на ее месте любая нормальная женщина. То есть, - вышла замуж... В конце концов, она была женщиной. И этим все сказано.
Но даже в этом случае еще оставалась возможность что-то изменить. Для этого надо было, правда, предпринять несколько шагов, которые у окружающих одобрения бы не вызвали. Но Карлсон, к сожалению, был хорошим человеком. А это - непозволительная роскошь. Тем более в наши интересные времена. Чужую семью разрушать Карлсон не захотел.
Все. Жизнь, - так посчитал Карлсон, - на этом закончилась. Она, эта жизнь, единственная и неповторимая, потеряла всякий смысл, как его понимал Карлсон. Вместо жизни теперь у него было существование. И только борьба за это самое существование некоторым образом оживляла ее. Все-таки, времена, в которые довелось жить Карлсону, были очень интересные. А еще у хитромудрых китайцев самым страшным проклятием издавна считалось пожелание родиться в интересную эпоху.
У Карлсона не было любимой жены. И даже нелюбимой не было. (Хотя была любимая женщина. Увы, навсегда для него потерянная). И не было у него той работы, на которую, как он записал когда-то в своем дневнике, идешь утром с радостью.
Больше того, - у него вообще не было работы, на которую надо ходить утром! Потому что работал Карлсон ночным сторожем. Одержимый своей идеей, он еще во времена штурма медицинского института устроился работать ночным сторожем. Только потому, что профессия эта предполагает минимум не самых обременительных обязанностей. А главное, - массу свободного времени. Которое, как вы понимаете, было необходимо Карлсону для подготовки к экзаменам.
Устраивался он сторожем, конечно же, временно. С тем расчетом, что в любой момент сможет уволиться, что бы устроиться на более престижную должность. Ну, или хотя бы на нормальную человеческую работу. Во всяком случае, Карлсон даже и представить себе не мог, что пребывание его в сторожах затянется на столь длительный период времени.
Существует множество профессий, так или иначе связанных с ночным графиком работы. Например, работа оператора во всяческих котельных и насосных. Или же должность диспетчера. Или, еще, - профессии дежурного слесаря или электрика. Но самой опасной среди подобного рода профессий надо признать работу ночного сторожа. (Или - охранника, как это модно называется нынче). Но опасна эта профессия вовсе не тем, что в любой момент может произойти известная неожиданность. То есть, не тем, что на охраняемую территорию могут пробраться неизвестные злоумышленники. Со всеми вытекающими отсюда последствиями... В конце концов, устраиваясь на эту работу, человек должен быть готов и к такому повороту событий.
Опасна профессия ночного сторожа совсем другим. Опасна она тем, за что и выбрал ее когда-то Карлсон. Главная опасность этой профессии заключается в практически полном одиночестве и безделье, которые она предполагает. Ведь даже если ты человек ответственный, и хотя бы время от времени прохаживаешься по территории или зданию, которые охраняешь, заняться тебе, по большому счету, все-таки нечем. Вот здесь-то человека и поджидает главная опасность.
Ночь, вообще, время очень опасное. Ночью лучше спать, а не бодротствовать. В тишине и одиночестве длинных ночных часов легче всего потерять ориентиры. Любые. Потому что ночью темнее не только во вне, но внутри себя самого.
Всем известно, что ночью очень легко заплутать и сбиться даже со знакомой тебе дороги. Но не все знают, что ночью еще легче заплутать в своей собственной душе. Проще говоря, - чего только не взбредет в голову, когда ты сидишь один и не с кем тебе даже словечком перекинуться. А ведь даже самому завзятому анахорету и мизантропу необходимо общество себе подобных. Пусть и в минимальных размерах... Что уж тогда говорить о людях нормальных!
Только люди самодостаточные достаточно легко переносят одиночество. Но даже им ночное бдение часто выходит боком. Усталый от недосыпания мозг может выкинуть такую фортель, что мало не покажется. Ни себе самому, ни окружающим.
Но это что касается людей самодостаточных. А что же тогда делать человеку, внутри которого - пустота? Заполнить которую он ничем не может. И спасения от которой ищет в общении с себе подобными. То есть, - перекладывает ответственность за свою собственную никчемность на чужие плечи... Что делать такому человеку, если рядом нет никого?
Карлсон не был самодостаточным человеком. Но в тоже время он достаточно легко переносил одиночество. К счастью - и, как это ни парадоксально, к несчастью! - для самого себя, он был очень ответственным человеком. К счастью, потому что большую часть времени он слонялся по объекту. А территория объекта, который ему выпало охранять, была достаточно большой. Но, какой бы огромной она ни была, времени на работе у него оставалось в избытке. Времени, которое нечем было заполнить. Но которое можно было бы - заспать. А этого Карлсон себе не позволял. Потому что, повторяю, был он, к своему несчастью, человеком очень ответственным.
Это были очень длинные и очень трудные ночи. Порой они растягивались до бесконечности... Иногда Карлсон задремывал, но тут же просыпался и, морщась от головной боли, шел на обход... И в одну из таких вот длинных, трудных своих сторожицких ночей Карлсону вспомнился один вечер его не самого лучшего детства.
В детстве Карлсона часто бил отец, законченный алкоголик. Чуть не каждый вечер он приходил домой пьяный и бил всех подряд. Не тех, кто под руку попадется, как это обычно делают такого рода алкаши, а именно всех. Поочередно. Карлсона, его маму, старшую сестру... Для отца Карлсона это превратилось в некий вид спорта. Он просто физически не мог заснуть, пока не пройдется кулаками по лицам и спинах своих близких.
Это было настолько жутко, что Карлсон, едва только заслышав характерный стук в дверь, тут же стремглав мчался к кровати и забивался под нее, в самый дальний угол.
Обычно под любой кроватью всегда полно пыли. Но под той кроватью, куда нырял Карлсон, пытаясь спастись от отца-алкоголика, пыли никогда не было. Потому что она не успевала там набираться... Я думаю, не стоит объяснять почему это происходило.
Именно из-за отца Карлсон начал заикаться. Произошло это в тот вечер, когда отец решил достать своего сынишку из-под кровати при помощи швабры. И именно в тот вечер, когда Карлсон, шестилетний еще мальчонка, увертывался от швабры, в голову ему пришла спасительная идея - забраться в узкий, как раз по своему росту ящик, откуда отец не смог бы его достать ни при каких условиях.
Вскоре родители Карлсона развелись и он, вместе с матерью и старшей сестрой переехал в соседний городок. Но та, детская, не идея даже, а скорее мечта крепко засела где-то очень глубоко в подсознании Карлсона. Чтобы проявиться спустя годы...
Да, чуть было не забыл... А почему, собственно, - Карлсон? Ведь на самом-то деле его зовут Максим.
Карлсоном его называют мать и незамужняя старшая сестра, с которыми он проживает в одной квартире. Называют они Максима этим именем за его фантастическую способность в один, много в два присеста уничтожить трехлитровую банку варенья, неважно какого. Если вы помните, именно такой способностью отличался герой небезызвестной сказки Астрид Линдгрен.
Только они, мать с сестрой, лучше всех знают, кто на самом деле скрывается в том самом ящике, который Карлсон всегда носит на себе. И который раздвигается до размеров квартиры, впуская их обеих внутрь, когда он приходит домой...
А посторонним в этот ящик вход строго воспрещен.
*****
