Фарит Гареев
"Четвертый дом".
Старик глубоко, надсадно, - так, что подпрыгнуло и затряслось на стареньком диване сухое тело, - закашлялся и проснулся. С отвращением сглотнул вязкий комок в горле и лишь после этого открыл глаза.
Было очень рано. Старик вообще, - привык вставать спозаранку, но сегодня даже для него было рано: окна только-только подернулись фиолетовым и ночная тьма еще густела в углах комнаты. Воздух был холоден и влажен; сырость чувствовалась даже под одеялом, и некоторое время старик лежал, набираясь решимости, как, бывает, пловец стоит на берегу реки, оттягивая сладостный и одновременно страшный момент вхождения в воду. Потом разом отдернул одеяло и хотел вскочить, как в молодости, - резво и бодро, но тело не послушалось его; что-то треснуло в пояснице и он, чуть не застонав, сел на диване, пережидая боль. Когда отпустило, медленно поднялся с дивана, прислушиваясь, - не проснулась ли жена? Нет, не проснулась...
У жены была астма, - отработанные легкие с трудом правили свою работу; хоть и спала она в другой комнате, сон ее слышен был даже сквозь закрытую дверь, - натужным всхрапываньем. Старик подумал вдруг, что не он один - постарел, и эта мысль неожиданно примирила его с недавней беспомощностью. Он оделся, вышел на кухню, включил свет, поставил чайник на газовую плиту и присел на табуретку у стола.
Кухня была маленькая, большую часть ее занимала давно небеленая и нетопленая печка. Нетопленая, - потому что рядом с ней стоял газовый отопительный котел АГВ; после того, как во все дома пригорода провели газ, топить печь стало не нужно. И давно надо было убрать ее, освободить место, но старик не хотел расставаться с нею. Вместе с печкой исчезло бы то, что делает дом, - деревенским. Словами выразить это старик не мог и, когда жена заводила разговор о печке, он только махал руками, приходя в бешенство; слов не хватало, как воздуха. И печь стояла на своем месте, серея от пыли и времени...
Глухо заворчал на плите чайник, старик вздрогнул и тут же улыбнулся своему испугу. Потом потянулся за сигаретой. Вообще, - натощак он старался не курить, но в иные, особенные, дни позволял себе это. А сегодня был именно такой день: сын, Валерка, отгуляв дома месяц, уезжал обратно, - на зону. Посадили его семь лет назад, после того, как он, в добровольном безумии запоя убил свою сожительницу. Впрочем, история была темная и до сих пор никто не знал, - он ли убил, или кто другой. Сам Валерка сказать ничего не мог, поскольку - не помнил. Но старик всем рассказывал свою версию, по которой выходило, что сын не виноват, а виноваты водка и сомнительные друзья. И в конце концов, поверил сам, что так оно и было на самом деле... На зоне Валерка вел себя тихо; за примерное поведение два года назад его перевели на "химию", ближе к дому, а в этом году дали месячный отпуск. И сегодня был последний день этого отпуска.
Чайник закипел, старик встал, сделал себе большую полулитровую кружку чаю, достал из холодильника тарелочку с медом и снова сел.
Утренний чай с медом был для старика необходим. Им он - лечился... Несмотря на свои семьдесят, старик пил, как немногие молодые пьют. Но пил он не для того, чтобы пьянеть, а для того, чтобы обрести гармонию с миром. Трезвым старик был мрачен и нелюдим; стоило же ему выпить и мир расцветал новыми красками, и краски эти были настолько яркими и неожиданно глубокими, что старик забывал о горестях жизни, становился добр и общителен. А поскольку старик пил каждый день, все ошибочно думали, что он всегда - такой...
Ожидая, когда остынет чай, старик закурил новую сигарету.
Тяжело, со свистом отдуваясь, на кухню вышла жена. Остановилась у печки и сказала:
- Накурил-то! Сколько говорила, - не кури в доме. Мне воздуха и так не хватает... Чего так рано встал?
- Не спится, - ответил старик и затушил сигарету. - Валерка во сколь пришел, не слыхала?
- А он и вовсе не ночевал дома... - сказала жена, помолчала и добавила, - Приехал, - ничем нам не помог. Только гулял с утра до ночи... О чем думает, - не пойму...
- Посиди с его, - поймешь, - спокойно посоветовал старик, - Ему от Хозяина отдохнуть надо.
- Доотдыхается... Тогда тоже - отдыхал. С этой курвой... Теперь вон седьмой год отдыхает...
- Ладно! - старик хлопнул ладонью по столу. - Будет!
Жена открыла рот, чтобы возразить, но тут же закрыла его: за годы совместной жизни она хорошо изучила характер старика и знала, - когда можно перечить ему и когда это становится опасным. Постояла минутку для приличия и тихой мышкой ушла в комнату; старик взял сигарету и вышел на крыльцо.
Светало. Утро было не по-летнему холодное и тихое. Дом старика был вторым с краю, - через сотню метров начиналось болото. И вот с этого болота сейчас поднимался густой, не проглянуть, туман. Он медленно, но заметно, клубился, - словно неведомый бесформенный зверь выпускал щупальца, цеплялся ими о землю и подтягивал свое тело, - дальше. Старик закурил и зябко передернул плечами. Хотел было зайти в дом, но, вспомнив о жене, раздумал. С перебранки такой день начинать не хотелось.
Старик стоял на крыльце и, глубоко затягиваясь, смотрел на свой двор. Внешне двор выглядел вполне пристойно, как у всех, но наметанным взглядом хозяина старик замечал первые признаки запустения: фундамент дома на углу просел и треснул, покоробилась и ушла в сторону обшивка стен, жестяной сток под карнизом проржавел и в двух местах видны были прорехи... Все требовало хоть мелкого, но ремонта; да вот руки уже - не доходили... У забора, напротив крыльца, старик увидел шерстяные листья лопухов в капельках росы и вдруг тихо стало у него на душе, и недавняя злость на жену ушла куда-то. Он вспомнил, что еще третьего дня хотел выполоть их, но теперь решил, - пусть растут...
Старик докурил сигарету и зашел в дом. Прошел на кухню, сел за стол, обнял ладонью кружку, проверяя, - остыло или нет. Затем взял ее обеими руками и шумно отпил большой глоток. Одобрительно крякнул, с удовольствием отмечая, как желудок обдало теплым и живительным, и, уже без остановки, принялся втягивать в себя, - точно насос.
Жена снова вышла на кухню, налила себе чаю и села за стол напротив старика. Сыпанула в чашку сахар, долго помешивала ложечкой и только потом заговорила:
- Валерке сколь дадим?
- Сколько есть, столько и дадим.
- А сами?
- Пенсия скоро... Айдар что-нибудь даст...
- Даст... Как же - даст... Ты у него только за водку работаешь!
- Я - работаю! - раздраженно сказал старик.
- Работаешь... - жена полоснула его глазами, - На глотку свою ты работаешь!
- Цыц, косматая! - крикнул старик. - Ты мне с утра настроение портишь! И что за привычка у вас!..
У кого " у вас " старик не пояснил, но в этом не было нужды. Всех жен, верных и неверных, старик называл - "косматые"; но называл, только если был не в духе. А сейчас был именно такой момент: он чувствовал, как поднимается в нем знакомая жаркая дрожь, что трясет, - изнутри. Но не хотелось ему начинать день со скандала. Такой день... На секунду он закрыл глаза, давя в себе раздражение и злость, и сказал:
- Уйди... По-хорошему прошу, - уйди!
Старик шел по дороге, шаркая ногами по мокрому асфальту, сильно сутулясь: длинные руки его болтались вдоль тела слабыми веревочками.
- Дядя Миша! - услышал старик.
Все звали старика - дядя Миша. И те, кто годился ему во внуки. И те, кто - в сыновья. Даже ровесники называли его так...
Старик повернул голову на голос. Поискал глазами и увидел соседа; тот высунулся из окошка, как из собственного портрета, и махал рукой, привлекая его внимание.
- Дядя Миша! Здравствуй! - закричал сосед, когда убедился, что старик увидел его, - Куда идешь? Опять к этому пошел?
- А, Коля! Здравствуй... - старик остановился и полез в карман за сигаретой. - Чего в окне торчишь? Выходи, - поговорим.
- Э, дядя Миша, я вон не умывался даже...
- Вот ты даешь! Девять часов уже...
- Так ведь воскресенье сегодня, дядя Миша... Выходной.
- А, ну да... - сказал старик, вставляя сигарету в мундштук, - Я и забыл как-то... За делами забыл.
- А ты чего же не отдыхаешь, дядя Миша?
- Ну как... - сказал старик, закуривая, - Это всегда успеется.
- Он что, даже выходных тебе не дает?
- Это мое дело... - сказал старик и замолчал, всем видом показывая, что тема разговора ему неприятна.
Сосед помолчал, затем спросил:
- Валерка-то сегодня уезжает?
- Сегодня... - сказал старик, - Ему уезжать, а он дома не ночевал. Остался у шалавы какой, наверное...
- Наверное... - как эхо, отозвался сосед. - Сколько ему еще осталось?
Но ответить ему старик не успел, потому что сосед обернулся на чей-то голос, потом сказал:
- Извини, дядя Миша, моя - зовет... - и исчез.
Старик постоял немного, ожидая, что сосед появится в окне снова, но не дождался. Пожал плечами и пошел дальше, хмурясь - то ли от сигаретного дыма, то ли от обиды...
Направлялся старик туда, куда ходил почти каждый день.
Через улицу, в глухом тупике, стоял огромный красный дом под зеленой крышей. Он был заметен издали, особенно с въездной дороги в город, когда машина вылетала на пригорок и дом разом возникал перед глазами шофера. Но не размерами поражал этот дом, а контрастом: окружали его большей частью неказистые, в две комнаты, деревенские пятистенки; на их фоне дом - выделялся... Высокий и узкий, он стоял посреди пустого участка, как скворечник, сброшенный на землю и, если бы не крылья двух небольших, но симметричных пристроек, выглядел бы он весьма уродливо.
Второй год старик помогал строить этот дом; все плотницкие и столярные работы в нем были исполнены его руками. Да и не только они... У старика были золотые руки. А, кроме того, - живое воображение. Если обычный человек, взяв в руки доску, видел перед собой обыкновенный кусок дерева и ничего больше, то старик эту доску просто не замечал: в глубине ее он видел результат своего труда. Он только убирал инструментом все лишнее. И всегда удивлялся, - почему это так трудно другим...
Все соседи, - да и не только они, - обращались к старику за помощью. Или за советом. И он никому и никогда не отказывал. Помогать людям он любил, но главное, - не умел он сидеть без дела. И чужие заботы не в тягость ему были, а в радость...
Старик подошел к большим металлическим воротам, крашенным синей краской и осторожно приоткрыл их. Заглянул, высматривая, - за оградой ли собаки? - и только после этого ступил во двор.
Дом охраняли два больших черных пса: бельгийская овчарка и черный терьер. Прямо напротив ворот стоял гараж; от него тянулась кованная чугунная ограда под скошенным навесом. Ночи и дни собаки сидели за решеткой, злобным лаем сигнализируя хозяевам о приходе гостей. Но иногда их выпускали и тогда во двор лучше было не заходить...
Старика собаки давно считали своим и даже не рычали на него. Они разом увидали его; овчарка встала, дружелюбно помахала ему хвостом и снова легла. Лохматый, давно не стриженый терьер, подергивая купированным обрубком хвоста, подбежал к решетке и сунул морду меж прутьев; черный нос его, похожий на кончик только что начищенного кирзового сапога, смешно и быстро дергался.
- О! Байкал! - сказал старик, подошел к ограде и присел на корточки. Терьер несколько раз высоко подпрыгнул и неуклюжим медвежонком опустился на задние лапы, быстро и мелко перебирая передними.
- Скучаешь... - сказал старик и хотел погладить нос терьера, но не решился. Не то что бы он боялся его, - вовсе нет; опаска оставалась... Чужие собаки всегда остаются чужими.
Старик вздохнул, с трудом привстал, и узкой бетонированной дорожкой медленно пошел к дому.
Парадный вход находился между домом и одной из пристроек. Старик подошел к двери, дернул на себя, - она была заперта. Старик достал сигарету, неторопливо вставил в мундштук, крепко закусил его кончик; толстая нижняя губа его оттопырилась внушительной подпоркой. Не закуривая, он пошел к черному ходу, - там дверь открывалась снаружи.
Кружным путем старик вышел на открытую веранду, сел в плетенное кресло-качалку и закурил, чтобы скрасить свое ожидание. Он мог хоть сейчас пойти в подвал и запустить циркулярную пилу, но в доме еще спали, а старик был достаточно деликатен и будить хозяев не хотел.
Старик сидел в удобном кресле и, мягко толкаясь ногами, покачивался, глядя прямо перед собой. Из глубины веранды видно было немного, но и того, что было - старику хватало: за соседним домом виднелся его дом, вернее, - просевший посредине хребет крыши. Старик глубоко затянулся и снова подумал, что дом надо поправить. Хотя бы крышу. А следом пришло, что сил на это у него уже не станет... Это был третий дом, построенный стариком. Доски для четвертого, - и последнего, - своего дома старик приготовил давно; они лежали в сарае, аккуратно накрытые куском брезента. Вот только строить его не мне, говорил он...
Распахнулась входная дверь; на пороге, сонно щурясь, стоял Айдар Рустамович, хозяин дома. Было ему под сорок, но выглядел он много старше своих лет. Ранняя лысина и плотные острые морщинки на длинном лошадином лице (казалось, тронь, и они дробно задребезжат, осыпаясь на пол битым стеклом) сильно старили его. Как и стеариновой свечой оплывшее тело... Стоял он в одних трусах, но не потому, что не успел одеться; он вообще, - дома предпочитал ходить в неглиже. Даже приезжая на обед, - первым делом разоблачался до трусов. И лишь после этого садился за стол...
- Ты уже здесь, дядя Миша... На боевом посту... - сказал он, зевая. - Что-то рано сегодня пришел...
- Ну ты даешь, Айдар! - искренне удивился старик. - Рано... Скажешь тоже... Рано...
Только старик, жена, да еще, пожалуй, самые близкие друзья звали хозяина дома по имени. Все остальные обращались, - Айдар Рустамович. Получалось, - Айда! Рустамович...
- А сколько времени? - спросил Айдар Рустамович.
Старик взглянул на наручные часы:
- Полдесятого...
- Ого! - сказал Айдар Рустамович. - Пришел, - а чего же не работаешь?
Старик яростно и глубоко затянулся и вместе с дымом вытолкнул:
- Ты что, - мне указывать будешь?! Мне! - как работать!..
- Ого!.. Не обижайся, дядя Миша! - поспешно засмеялся Айдар Рустамович, - Не обижайся... Это привычка... Работа у меня такая...
Он не был злым человеком, Айдар Рустамович. А всего лишь, - большим начальником... С вытекающими отсюда последствиями.
- Вот на работе у себя и указывай... - старик смотрел ему в глаза, - А я тебе не мальчик!
На долю секунды Айдар Рустамович напрягся, так, что морщины полоснули лицо острыми бритвами, затем натужно улыбнулся:
- Ну, не обижайся, дядя Миша... Пойдем, лучше по рюмочке тяпнем. По мировой...
Старик помолчал, потом сказал:
- Хорошо...
Верандой они прошли в летнюю кухню. Айдар Рустамович достал из холодильника початую бутылку водки, тарелку с нарезанной колбасой. Два стакана на столе, - словно дожидались их с вечера...
- Ну, дядя Миша, за то, что б не сориться больше! - сказал Айдар Рустамович, разливая водку по стаканам.
- За это, - выпить не грех!..
Выпили, закусили... Айдар Рустамович продышался и спросил у старика:
- Как работа идет?
- А ты что, - не видишь?
- Замотался я совсем, дядя Миша... Ты же видишь, - дома только ночую. Даже в выходные...
- Вообще-то, да... Трудно мне одному... Сейчас рамы надо делать, второй человек нужен.
- Что-нибудь придумаем, дядя Миша.
- Да-да, ты что-нибудь придумай...
Айдар Рустамович помолчал, крутя стакан в руке, и сказал:
- Еще по одной, дядя Миша, и своими делами займемся.
Они выпили и пошли по своим делам: Айдар Рустамович в дом, досыпать, а старик, в подвал, - работать...
Подоспело время обеда. В подвал спустился Виталик, сын Айдара Рустамовича, что-то прокричал, но за визгом циркулярной пилы ничего не было слышно; тогда он указал пальцем на рот и вприпрыжку умчался наверх. Старик выключил станок, старательно отряхнул пиджак от древесной пыли, и пошел наверх.
Айдар Рустамович стоял посреди открытой веранды и о чем-то говорил со своим другом Степаном, капитаном милиции.
- Дяде Мише - физкультпривет! - сказал Степан и шутливо откозырял старику.
- О! Степан! - старик заулыбался и протянул руку для рукопожатия.
- Как дела, Миш дядь? - спросил Степан, пожимая старику руку.
Старик на мгновение насупился, но тут же смахнул обиду с лица, - словно паутину ладонью снял.
- Ничего дела... Работаем потихоньку.
- Это хорошо, дядя Миша. Вот если бы все так, - работали... А то ведь молодежь пошла, - работать не хотят, потом преступлениями занимаются... Мы вот тут с Айдаром Рустамовичем как раз эту проблему беседовали. Очень насущная проблема... Ведь правда, Айдар Рустамович?
- Да, - прогудел Айдар Рустамович, - очень...
Молча прошли на летнюю кухню, сели за большой овальный стол. Валя, жена Айдара Рустамовича, быстро расставила тарелки с супом и тихо ушла из кухни. Айдар Рустамович подмигнул старику и достал из-под стола бутылку водки. Бутылка была непривычно большая, с бело-красной наклейкой.
- Сюрприз, дядя Миша, - сказал он, - Степан привез... Знаешь такую?
Старик взял бутылку в руку.
- Смирнов... - прочел он, - Нет, не знаю...
- Сейчас узнаешь! - довольно загоготал Айдар Рустамович. И долго он не мог успокоиться. Как и его друг... Ржали надрывисто, всем телом, так, что стулья под ними жалобно потрескивали.
Старик глядел на них снисходительно, - как смотрят на детей...
Насилу успокоились. Айдар Рустамович разлил водку, молча чокнулись, выпили. Старик даже во рту водку подержал, чтобы ощутить вкус.
- Ну, как, дядя Миша? - спросил Айдар Рустамович, - Хороша водка?
- Нормальная... - сказал старик, - Водка как водка...
И взял в руки ложку.
Суп ели сосредоточенно, без разговоров.
Зазвонил радиотелефон. Айдар Рустамович тихо и коротко ругнулся, но все-таки встал, подошел к окну и схватил с подоконника трубку.
- Да, слушаю... А, привет! Да... Да... Подожди, я на улицу выйду... Ну да, без свидетелей...
Айдар Рустамович вышел на улицу, а старик со Степаном снова взялись за ложки.
- Ну как, - поговорил? - спросил Степан Айдара Рустамовича, когда тот вернулся на кухню.
- Поговорил... Поесть спокойно не дадут...
- Да уж... Как ни посмотришь, - Айдар с телефоном стоит, - сказал старик.
- Что делать... - сказал Айдар Рустамович, - Работа такая... Ты, дядя Миша, руками работаешь, а я - головой...
И он уважительно потрогал свою буграстую голову.
- Это конечно... - сказал старик, - Это... Слышишь, - собаки залаяли. Кто-то пришел к тебе...
- Если пришел, - зайдет... - Айдар Рустамович поморщился, - Каждого у ворот встречать, - никаких ног не достанет!
Собаки лаяли по особенному ожесточенно, срывались на хрип; все повернулись к окну, ожидая, когда покажется гость. Но бетонированная дорожка, ведущая от ворот к парадному входу была пуста.
- Кто там может быть? - спросил Айдар Рустамович, - И впрямь, - придется идти...
Старик посмотрел на часы и сказал:
- Сиди, Айдар... Мне домой как раз идти. Заодно посмотрю, - кто там. Проведу, если что...
- А домой зачем?
- Ты даешь! Валерке сегодня уезжать, - забыл?
- А - а - а... Придешь еще сегодня?
- Не знаю... Как настроение будет...
- Ну, а завтра-то придешь?
- Само собой, - старик поднялся, прошел к выходу, у двери обернулся, - Прощаться пока не будем...
Старик быстро дошел до ворот, - они были закрыты. Но за воротами кто-то был, - срезанный столбик тени падал на землю из-под нижней перекладины. Старик повернулся к собакам:
- Байкал! Альма! Тише!
Собаки чуть успокоились, ворча и поскуливая отошли от калитки. За спиной старика протяжно заныли ворота и снова собаки подскочили к ограде, навалились, - казалось, еще немного и они сорвут с петель тяжелую кованную калитку. Старик обернулся к воротам, на мгновение зажмурился от бьющего прямо в глаза солнца, а когда открыл их, увидел сына. Вырезанным из черной бумаги силуэтом Валерка замер в проеме, потом шагнул вперед, закрыл за собой ворота и обрел объем. Неподвижное, словно фотографическое, лицо и легкие серые глаза. Диким волком смотрел он мимо отца на собак, и столько ненависти было в его взгляде, что старик испуганно заговорил:
- Валерка... Ты зачем здесь? Я домой как раз шел...
- Батя, - Валерка отвел глаза от собак, - у Кольки машина сломалась. Если я сегодня... Короче, если не вернусь сегодня туда, мне - вилы... Айдар сможет помочь? Ехать, сам знаешь, недалеко...
- Айдар?.. Альма! Байкал! Тише! - старик посмотрел на собак, потом на сына, - Пойдем отсюда, Валерка, пойдем... Не успокоятся они.
Сын согласно кивнул головой и они пошли к дому, оставив за спиной оглушительный лай собак.
Валерка остался стоять на веранде, а старик зашел в летнюю кухню и, глядя строго перед собой, сказал:
- Айдар, твоя помощь нужна...
- Какие-то проблемы?
- Валерке ехать не на чем... Машина нужна.
- Чтобы вы без меня делали! - Айдар Рустамович потянулся и потер ладонью лысину, - Что-нибудь придумаем, дядя Миша...
На секунду он задумался, потом взял со стола трубку, пробежал пальцами по кнопкам, набирая номер, и замер, слушая гудки. Игрушечный голос послышался в трубке и Айдар Рустамович брезгливо поднес ее к уху:
- Алло... Здорово, бездельник... Машина нужна. Ты мне должен?! Должен... Через полчаса жду... Это твои проблемы... Все.
Айдар Рустамович отключил трубку, положил ее на стол рядом с собой и посмотрел на старика:
- Всего-то делов... Через полчаса машина будет. Еще какие проблемы есть?
- Нет... - старик улыбнулся, - Вот спасибо тебе, Айдар. Век не забуду.
- Чего там, дядя Миша... Свои люди, - сочтемся! А где Валерка?
- Там, на веранде...
- Пойду, поздороваюсь...
Айдар Рустамович встал, следом за ним, - Степан. Втроем вышли на веранду, подошли к Валерке. Он стоял к ним спиной, смотрел в сад.
- Здорово, Валерка! - громко поздоровался Айдар Рустамович, подойдя к нему.
Валерка обернулся, увидев милицейскую форму, прянул назад, но тут же взял себя в руки, даже усмехнулся.
- Здорово, Айдар...
Натянуто улыбаясь, они пожали друг другу руки. Впрочем, смотрели с интересом... Старик знал, - в детстве они враждовали и не раз Валерка приходил домой в синяках; впрочем, и Айдару Рустамовичу на орехи доставалось. Старик улыбнулся: вспомнилось, как оба они болтались в воздухе, поднятые его сильными тогда и слабыми сейчас руками... Валерка выпустил руку Айдара Рустамовича протянул ее Степану. Тот медленно, глядя прямо в глаза Валерке, протянул свою. Они застыли в долгом рукопожатии. Что-то общее в них чувствовалось; словно в зеркалах отражались... Старик смотрел на них, пытаясь понять, - что же общего в них; потом пришло вдруг, - глаза... Студеные глаза тигра, что смотрят не на человека, а - сквозь него...
- Ну, вы, дядя Миша, ждите машину, а нам со Степаном кое о чем договорить надо... - Айдар Рустамович потянул Степана за рукав, - Пошли...
Они ушли на кухню. Старик сел в кресло, а Валерка присел на корточки у стены, достал сигарету и закурил.
Курил он, пряча сигарету в кулаке, быстро и коротко затягивался, и так же быстро выдувал плотный отработанный дым. Легкий ветерок сносил дым в глаза, но он не даже щурился, - только смотрел прямо перед собой. Докурил сигарету до середины, поискал кого-то взглядом, усмехнулся и, уже не останавливаясь, до фильтра дотянул; потом аккуратно затушил ее о подошву ботинка, метким щелчком пальцев отправил в недалеко стоящее ведро и застыл изваянием.
Машина пришла, как и было обещано, через полчаса. Валерка встал, следом за ним поднялся отец.
- Батя... Ты не провожай меня, - сказал Валерка, - Не люблю я...
- Хорошо, - сказал старик.
- Я же скоро вернусь, батя... Скоро...
Валерка взглянул на отца в последний раз и вышел.
А старик остался стоять посреди веранды... Стоял долго, стоял неподвижно, смотрел вперед и вникуда; таким его и увидели Айдар Рустамович со Степаном.
- Ты чего это, дядя Миша? - спросил Айдар Рустамович.
Старик вздрогнул, смущенно улыбнулся:
- Так, задумался...
- А, ты еще думать умеешь! - засмеялся Айдар Рустамович.
Старик устало посмотрел на него, ничего не сказал, только вздохнул и пошел в подвал.
Он уже ступил на первую ступеньку, когда в спину толкнуло:
- А этот-то... как его... Валера? - услышал он слова Степана, - Глазами зыркает... Верно говорят: сколько волка не корми, - он все в лес глядит!
Старик споткнулся и чуть было не полетел вниз по лестнице, но вовремя схватился рукой за полку на стене; она - выдержала. Осторожно выпрямился, трясущимися руками вытащил из кармана сигарету, закурил. Повернулся, чтобы выйти, но, постояв немного, спустился в подвал. Включил циркулярку, но работать не стал. Присев на краешек верстака, быстро и яростно затягивался, вместе с дымом выпуская злость. Выплюнул недокуренную сигарету и тут же закурил вторую. Затянулся два-три раза, бросил и затоптал сигарету, потом выключил станок и пошел наверх.
Зашел на кухню, но никого там не было. Старик подошел к столу, налил себе водки, выпил. Постоял немного, пережидая, когда она, - уляжется, и пошел к двери. На пол дороге остановился, помедлил, вернулся к столу и решительно сунул бутылку в карман.
Ружейным выстрелом хлопнула входная дверь, в кухню вошел Айдар Рустамович.
- Ты чего это, дядя Миша? - спросил он.
Старик покраснел, помешкал секунду-другую и выдавил:
- Вот... зашел выпить. А никого нет... Где Степан?
- Уехал.
- А я вот... - старик махнул рукой, повернулся карманом к Айдару Рустамовичу, - Заберу я у тебя вот это... Там еще много осталось.
- Понравилась? - засмеялся Айдар Рустамович, - Конечно, забирай. Разве мне жалко?
- Спасибо... - старик слабо улыбнулся и, не прощаясь, вышел.
По улице старик шел медленно, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Встретить, пригласить к себе, выпить вместе и поговорить. О чем угодно, лишь бы поговорить... Но время было послеобеденное, жаркое, и улицы были пустынны, - даже собак не видно было. До самого дома никого он не встретил; лишь Ленька попался, местный дурачок. Седой уже, грузный мужчина с разумом подростка. Блаженно улыбаясь, Ленька шагнул к старику и, пуская слюни по подбородку, задолдонил:
- Дядя Миша... Он напился, напился... Он пьяный, пьяный, пьяный... А бутылка где? Где бутылка-то? Он спрятал бутылку, дядя Миша, нехороший... Он ее один выпьет... Какой жадный!!!
Обычно старик, встретив Леньку, останавливался и подолгу беседовал с ним, - уважительно беседовал, не унижая себя, как остальные, сознанием превосходства, - но сейчас, не говоря ни слова, отстранил его рукой...
Дома увидел, что входная дверь заперта на щеколду. Постоял перед закрытой дверью, хмуря брови, походил по двору, поискал в саду, - жены нигде не было. Поднялся на крыльцо, откинул щеколду, потянул дверь на себя, - от протяжного жалобного скрипа засвербило внутри. Старик захлопнул дверь и пошел в сарай.
После яркого солнечного света в сарае было особенно темно, и на мгновение старик даже ослеп; по-хорошему, надо было переждать, привыкнуть к темноте, но старик смело зашагал коротким узким проходом, ударился коленом о что-то твердое и упал. Чертыхнулся, хлопнул себя по карману, - бутылка была цела... Встал, посмотрел на доски, о которые запнулся, поправил сползший брезент и пошел дальше, в мастерскую. Там достал с полки алюминиевую кружку, заглянул в нее, с силой дунул, - невесомая пыль закружилась в желтой трубе солнечного луча...
...Ночью старик никак не мог уснуть. Хотя выпил он много. Во всяком случае, достаточно для того, что бы если не заснуть, то провалиться - в беспамятство. Но мучительное, постыдное подчас и столь необходимое теперь забытье никак не приходило, и старик лежал в своей комнате, старательно думая о сыне, поскольку верил, - если думать о ком-то на ночь, он непременно приснится. А сына увидеть, - уже хотелось; вот только не тем холодным и чужим мужчиной, каким он стал, а маленьким любопытным мальчиком, которого старик помнил очень хорошо. Помнил и любил...
Тяжелая вязкая темнота кружилась вокруг него, свиваясь в узкую воронку, центром которой был он сам, и старик беспрестанно тряс головою в надежде унять кружение. Это удавалось, но - ненадолго: кружение замедлялось на мгновенье, а потом раскручивалось с новой силой только что взведенной пружины. И старик не выдержал: кряхтя и покашливая, встал с дивана и, как был, - в трусах и майке, - вышел на кухню. На ощупь нашел выключатель: одинокая лампочка зажглась под потолком. Подошел к холодильнику, достал бутылку с недопитой водкой, немного подумав, взял огурец и пошел к столу. Сел, придвинул к себе стакан, вылил в него все, что оставалось в бутылке. Получилось - чуть больше половины... Потом прямо на клеенке разрезал огурец, - на две половинки, вдоль, и долго смотрел, как проступает легкая изморось сока на срезе.
- Сколько ни корми... - вдруг вспомнил он слова милицейского капитана, - А ты его растил!?
И, решительно взял стакан, выпил в один глоток, вместив в него все, - и обиду, и горечь, и ожесточение... С хрустом откусил от огурца, яростно прожевал, глотнул и внезапно зашептал что-то быстрое и невнятное, - словно и не переставал жевать. Отвислая нижняя губа его тряслась и звучно шлепала о верхнюю. Но он не замечал. Смотрел в черное окно; взгляд был - невидящий.
Старик шептал, а голова его клонилась все ниже и ниже, он вздрагивал, резким движением вздергивал ее, но снова она - падала; и вот, - он положил голову на руки и уснул.
Ему ничего не снилось.
*
* *
